Холоп по прозрению

Проснулся я от того, что все тело онемело, словно его пережали прессом. Лютый холод, пробирающий до костей, оказался куда эффективнее любого будильника. Я инстинктивно потянулся к одеялу, но пальцы наткнулись лишь на жесткую, влажную от пота солому. Одеяла не было. Вместо привычной пижамы на мне висели какие-то тряпки, от которых несло застарелым потом, дымом и чем-то звериным.

Я лежал, не шевелясь, пытаясь продышать паралич ужаса. В кромешной тьме, едва разбавленной бледной полоской света из какого-то отверстия в стене, копошились тела. Мы лежали, как скот в стойле, человек десять, а может, и больше. Воздух густой, которым невозможно надышаться — вязкая смесь перегара, человеческих испарений и едкой вонючей простоты, топившей где-то в углу. Курная изба. Смутное воспоминание из школьного учебника пробилось сквозь панику: дом без трубы, дым от печи выходит через маленькое окошко и впитывается в стены. Отсюда этот удушливый, коптящий душу запах.

Мысль, что это просто кошмар, рассыпалась, как только я попытался пошевелить ногой и задел чье-то спящее тело. Последовал сонный, звериный рык и я в полном шоке, замер.

Не успел я снова собрать в кучу расползающиеся обломки сознания, как дверь с грохотом распахнулась, впустив внутрь серый, мокрый рассвет и коренастую фигуру.

— Подъем, твари окаянные! — проревел кто-то на том самом смутно знакомом языке, где сквозь древнерусскую основу я с трудом угадывал смысл. — Солнце всходит, а вы дрыхнете!

В следующее мгновение по моей спине, чуть ниже шеи, со свистом опустилась плеть или кнут. Боль, острая и жгучая, заставила меня взвыть и инстинктивно откатиться в сторону. Вслед мне шлепнули еще два раза, уже по ногам.

— Встал, чертово отродье, Федор! Чего распластался?!

Он знал мое имя. От этой простой мысли стало еще страшнее.

Избоченясь от боли, я поднялся. Мои «собратья» по несчастью — мужчины с потухшими глазами и загрубевшими, как дубленая кожа, лицами — уже покорно, с понурыми головами, шли к выходу, охая и почесываясь. Я влился в их строй, подгоняемый рычание тиуна, как позже я узнал его должность, управляющего холопами.

Нас выгнали на утоптанный грязный двор, окруженный бревенчатыми постройками. В воздухе висела пронзительная, мокрая свежесть. Где-то вдали, за частоколом, виднелись поля и темная полоса леса. Хозяин, боярин Григорий Лукин, наблюдал за нашим построением с крыльца своей просторной, двухэтажной избы. Он был тучным, с окладистой бородой и тяжелым, пронзительным взглядом из-под густых бровей. На нем был длинный, подпоясанный кушаком кафтан, а в руке он перебирал костяные четки. Он не говорил ни слова, но его молчаливое присутствие давило сильнее криков тиуна. И его толстая морда внушала куда больше страха, чем крики тиуна.