На первый взгляд Маррь
ничем не отличалась от других заброшенных карельских деревушек.
Полтора десятка кособоких приземистых домиков, прилипших к обеим
сторонам дороги, больше напоминающей временно пересохшее русло
бурной реки. Такие места, с легкой руки остряка Лешки Ильина,
группа называла «ненаселенными пунктами». Два дня назад они
оставили за спиной сразу три таких «пункта». Еще один миновали не
далее как вчера. Не было никаких оснований ожидать, что в пятой,
наиболее удаленной от цивилизации деревне, еще остались люди. Бог
—он троицу любит. Про пятерки никто не говорил.
И все же Сергей Иванович Потапов привел группу в Маррь.
Потому что упоминание в монографии Гревингка — это вам не фунт
изюму! Сложенная вчетверо ксерокопия брошюры лежала в нагрудном
кармане потаповской «энцефалитки», возле самого сердца, и стучала
там, как пресловутый «пепел Клааса».
— Да поймите вы! Это же тысяча
восемьсот пятидесятый год! — вещал он на каждом привале, размахивая
перед Аленкой и Лехой мятыми перепачканными листами. — Афанасьев
эту легенду только через девятнадцать лет запишет! А у Гревингка —
вот! Даром что геолог!
Потапов шлепал распечаткой по колену
и с видом победителя поправлял очки. Малочисленная группа не
спорила. Меланхолично пожимала плечами, хмыкала неоднозначно и
продолжала заниматься своими делами. Алена Виртонен, большая
аккуратистка и умничка, перепаковывала рюкзак, стремясь достигнуть
какой-то запредельной эргономичности, а Лешка Ильин неловко пытался
ей помогать. Студенты не разделяли восторгов своего руководителя.
Подумаешь, самое раннее упоминание легенды о Снегурочке! Если бы
кто-то из них заранее знал, что до зачета — неделя пешего пути… В
первую же ночевку Сергей Иванович невольно подслушал, как Лешка,
жалуясь Алене на стертую ногу, бросил в сердцах:
— Манал я такие «автоматы»! Ну,
Потапыч, зараза лысая!
А сейчас лысину Потапова нещадно
пекло июньское солнце, от которого не спасала даже бандана. В Маррь
они вошли чуть за полдень, когда светило включилось на полную
мощность. На единственной улице не было ни души. Стук и зычные
крики, исторгаемые Лехиной глоткой по поводу и без, увязали в
плотной пелене тишины, стелющейся от дремучего леса,
кругом обступившего деревню. Однако опыт подсказывал
Потапову, что Маррь все же живая. Во-первых, в воздухе отчетливо
пахло дымом. Не едким костровым, а более мягким, печным. Во-вторых,
стекла в большинстве изб хоть и заросли грязью, но стояли. Мертвые
дома, как и люди, в первую очередь лишаются своих глаз. Только не
птицы их выклевывают, а ветер. Ну и, в-третьих… где-то недалеко
жалобно блеяла коза.
