Если бы генерал милиции Грязнов не отдал двадцать лет жизни Московскому уголовному розыску, за годы работы в котором его интуиция отшлифовалась до совершенства, тогда, возможно, то состояние надвигающейся беды, которое не покидало его все последнее время, он отнес бы к возрастной ломке неудовлетворенного жизнью пятидесятилетнего мужика, добровольно променявшего сумасшедший московский ритм и блага столичной жизни на нелегкую лямку главного охотоведа зверопромхоза «Пятигорский». Однако интуиция продолжала держать его в состоянии ежеминутного напряжения, и он мог только догадываться, что за всем этим кроется нечто более глубинное, чем примитивные жизненные неурядицы. Одной из таких «неурядиц», свалившихся после Нового года на Пятигорье, был второй инфаркт генерального директора Полуэктова, который смог удержать зверопромхоз на плаву даже в шальные девяностые годы. И сейчас, когда, казалось бы, жить да радоваться, получая многомиллионные прибыли от продажи пушнины на международных аукционах…
Но как только Полуэктова положили в краевую больницу, на его место тут же был поставлен коммерческий директор Яков Моисеевич Ходус, еще год назад навязанный Полуэктову Москвой. Между главным охотоведом хозяйства и новым генеральным директором продолжали оставаться вроде бы совершенно нормальные рабочие отношения, но интуиция подсказывала, что это ненадолго, и именно с приходом Холмса в хозяйстве стало твориться что-то закулисно-непонятное. Однако Грязнов не мог понять, что именно, и от этого своего бессилия злился на себя еще больше.
И если весь последний месяц он еще хоть как-то уходил от тревожно-навязчивых мыслей, мотаясь по последнему снегу до заимок, то с наступлением весны, которая лавиной солнца обрушилась на тайгу, обнажив по южным сторонам сопок темные проталины, уже не находил себе места в предчувствии первого звонка.
Знать бы только, с какой стороны его ждать, этот самый «первый звонок».
Подобное состояние нервозности давило на психику, и, чтобы хоть как-то нейтрализовать его, Вячеслав Иванович заворачивал после работы в небольшой магазинчик, уютно пристроившийся напротив внушительного размерами деревянного сруба, в котором уже полвека размещалась контора хозяйства, и брел в свою берлогу со спутниковой «тарелкой» на крыше. Растопив печь, включал телевизор и уже под его бормотание начинал готовить холостяцкий ужин. Размораживая котлеты из медвежатины, ставил на плиту кастрюлю с супом из куропаток или же бросал в кипящую воду пару-тройку горстей ручной лепки пельменей, которыми была забита морозильная камера. А потом, настрогав «для аппетиту» свежезамороженной оленины или строганинки из той рыбки, что Бог послал, садился к столу и разворачивался лицом к телевизору. Закусывать любил черемшой собственного посола да маринованными маслятами, бочонок которых хранился в «холодных» сенях рядом с таким же бочонком квашеной капусты.
