– Господин Обабков, bonsoir! Вы позволите?
– Батюшки мои! Прошу вас! Какая встреча! Рад, рад, что, наконец, заглянули. Как вы? Как матушка ваша?
– Благодарствую. Шлет поклоны. Здорова как лесная нимфа. Что ей сделается…
– Прекрасно! Входите же, что вы встали? Располагайтесь со всем удобством!
– На улице grande pluie – будто из ведра хлещет. Я вам затопчу все ковры.
– Ой уж, право! Чувствуйте себя дома. Давайте, давайте! К камину. Располагайтесь. Да снимайте плащ! Вот же мука! Мишенька, голубчик, неси нам водку! Вы не против?
– Будьте любезны. А ведь я, mon cher, к вам по такому деликатному обстоятельству… Уж вы только не откажите. Ваше великодушие всем известно.
– В чем же, собственно, дело? Вы знаете, я весь ваш.
– Вы только и можете мне помочь, Лев Петрович. Обещайте!
– Но, мой друг… Ежели это не в моих силах, я перед вами буду в полном конфузе. Stupideposition, как есть position stupide
– Что вы, право! Не стал бы я вас о таком просить. Есть у меня, Лев Петрович… одна знакомая…
– Ай-яй-яй, мой друг. Уж не собрались ли вы жениться?
– Сдурел, что ли?! Я-то?
Обабков дернул головой и проснулся.
– А?..
– Ты, Петрович, свои греховные сны на меня не распространяй. Все же я при сане.
Филон сидел на куске брезента, очищая перочинным ножом сосиску. За худым забором в небо уходила ракета.
– Вона, скока тепла в трубу, а тут насущную жарить не на чем, хоть траву жги, – сетовал монах, глядя вслед космонавтике, – Ой ты степь широкая, степь раздольная… Занесло же нас, ситный друг!
Обабков встал из травы, обалдело глядя на бивуак. Слева шел сетчатый в три метра забор с «колючкой», справа насколько хватало глаз золотилась степь. Напротив – монах Филон в пыльной, как чердак, рясе неодобрительно разливал в стаканы мутноватую жидкость, отдающую керосином. Теплый горьковатый сквозняк теребил выжженную траву, дул в уши, сбивал с фарватера пчел. Где-то далеко громыхало.