В оформлении обложки использованы изображения с https://ru.depositphotos.com/ и https://www.shutterstock.com/ по стандартной лицензии
– Пан Парамон-пономарь помер!
Терентий услыхал, как треснуло перо в пальцах губного старосты. Не отрывая лба от козлиной шкуры, он затараторил дальше:
– Чтоб глаза лопнули, Егор Ефимыч: бесы в Волглой Слободе! Упырь к телятам лазит, малых ребят ведьма кусает, а ныне литовский кум к сыровару Роките Гогарину на хрестины приехал – и сей час помер! Ну? Прикажи, батюшка, с обыском к ихнему-то помещику! Ну?
– Как – ведьма кусает? – Егор Ефимович взглядом разрешил челобитчику подняться, но тот, зная своё место, остался на полу. – Ты же намедни на этой самой шкуре зудел, дескать, ребятишки в слободе да в соседних деревнях третий год не помирают.
Терентий цикнул щербиной:
– Да, уж третий год, как приходу без поминок разорение. Вот и помер Парамон! Бесы прибрали. Кривотолки ходят, а впереди ярмарка…
– Ладно, Тренька. Сам поеду, вели седлать.
Черносотенный купец – дородный, но пронырливый Терентий Шпынь – докучал старосте с первого дня, как тот прибыл с назначением в губную избу Касимова. Шёл 1679 год, конец лета. Статный, красивый Егор Ефимович Алексеев, вдвое младше Треньки, хоронился от того, как от пиявки. Он был человек учёный и не верил в бесов. Упыри, телята, небесные сполохи… Над Тренькой потешались и жгли грамотки в печи. Но о смерти пана засудачили, и накануне первого царского смотра Алексеев уступил. Огладил короткую, на заграничный манер, бородку, отсыпал казённых полрубля в дорогу и начистил колёсца карабина. Поехали.
У самой Волглой Слободы лошадёнка под Терентием сдала. Захрипела, замоталась, запнулась. Как нарочно, над лесом сверкнуло и треснуло.
– Исусе, бесы балуют, – крестясь, бормотал Шпынь и охаживал худым кисетом мыльные бока кобылки. – Видишь, Егор Ефимыч, сосна горелая? Дюже часто в неё зарница бьёт.
– Вижу… Вон трактир, сведи кобылку туда.
И сам уехал вперёд. Издалека виднелось размашистое:
«Трактиръ Юмшана Лихого»,
а ниже —
«Пироги, ночлегъ, зеленуха. Клоповъ НЕТЪ».
У крыльца босоногая девчонка яростно, будто татар на ратном поле, колотила перину.
– А что за зеленуха такая?– спросил Алексеев.
– Ой, отрава. Подать что ли?
– А подай.
Внутри было душно, пьяно. Тихушничали беглые, ругалась кабацкая теребень, летали сальные карты. Мальчишка окунал ветошь в ведёрко и вытирал закопчённые оконца. Когда взвизгнула дверь, он оглянулся воровато (не хозяин ли), поплевал на тряпицу и с лёгкой душою завозюкал так. Все пять столов были заняты, чему Егор Ефимович скорей обрадовался. Он ослабил кушак и сел с краю. Разговор умолк, мужички откланялись парчовому кафтану.
