Шестиклассника Женьку Никифорова вызвали с контрольной по алгебре. Он с самой перемены чувствовал себя как-то странно, но с другой стороны – контрольная же. Перед контрольной всегда слегка психуешь, даже если готов и всё такое. Он решал третье задание, когда понял: всё-таки надо выйти, иначе будет плохо. Хуже обычного.
Он положил тетрадь на стол математички, пошёл к двери. За спиной заржал Рыжов:
– У Артемона понос!
И Марина Генриховна рявкнула не на Рыжова, а на Женьку:
– Никифоров! Не мешай классу!
У него внутри как будто обрушилась ледяная волна – такая нестерпимо ледяная, что стало горячо. Он понимал, что вот он идёт вдоль доски к выходу из класса, и одновременно чувствовал, что вокруг него открылась огромная пустота. И в этой пустоте отчётливо встала мысль: чтоб ему сдохнуть, Рыжову. Чтоб им всем сдохнуть.
Женька даже поразился ясности этой мысли. Она давно была в нём, наверное, ещё с пятницы, с той истории в спортзале. Но только сейчас, в пустоте, мысль вдруг стала чёткой и простой, как ещё одна задачка на контрольной.
Женька больше не видел и не слышал ни Рыжова, ни Марины Генриховны, ничего. Он молча открыл дверь и вышел наружу.
Он думал, что выйдет в коридор второго этажа. Но вместо этого попал в чужой кабинет.
Потолок был выше, чем в школьном коридоре. Даже выше, чем в проклятом спортзале. Яркие лампы, белые стены, длинный стол. За ним сидели пожилой дядька в синем халате и лохматый парень, на вид лет восемнадцати, в тёмных очках. Женька этих двоих никогда раньше не встречал.
Парень приподнял очки и сказал:
– Никифоров Евгений. Вроде успели.
Они смотрели на Женьку, а он думал: сколько до конца урока? Он знал, что в третьем задании ответ будет «минус единица». Ещё он думал, что скоро вернётся. И что Рыжов должен сдохнуть. Все они должны сдохнуть.
Пожилой протянул руку, тронул на столе перед собой какой-то предмет… Песочные часы. Только что сверху вниз просыпались последние песчинки.