Она лежала на каменном одре, расправив руки, будто крылья, и глядела мёртвыми глазами в ночное пасмурное небо. Низкие тучи оплакивали её, ветер трепал потускневшие золотые волосы. Её ладони были прибиты каменными штырями, кровь запеклась толстой коркой вокруг ран, на которые падали первые капли дождя. Белое платье шевелилось, даря напрасную надежду, что Ингри жива. Просто её стихия не хотела покидать свою хозяйку, ластилась, как осиротевший щенок, пытаясь пробудить от вечного сна женщину. Но на груди из раны между рёбер расцвёл алый кровавый цветок, пропитывая ткань лифа. Он, как живой, распускал свои лепестки, желая полностью окрасить белый траурный цвет в красный. Красный цвет страсти, цвет крови, и теперь для жениха мёртвой невесты – цвет смерти.
Дрожащей рукой комиссар Димиан ир Аким погладил свою невесту по голове, удостоверяясь, что опоздал – Ингри мертва. Рухнув на колени перед каменным одром, он всхлипнул, не зная, как прикоснуться к любимой. Рыдания рвались наружу, его всего трясло.
– Комиссар ир Аким, – позвали его коллеги, но нервы Димиана сдали, и он раненым зверем разрыдался, уткнувшись в холодную грудь любимой, пытаясь обнять её, чтобы укрыть от ледяных капель дождя. – Комиссар! – вскричали за его спиной и попытались оттащить от мёртвого тела. – Улики! Нужно собрать улики!
Но Димиан не слушал, отталкивал от себя мужчин, никого не видя. Ингри белым пятном на тёмном мокром камне расплывалась перед его взором. Его хрупкая маленькая стихийница с волосами цвета солнца, звонким, переливающимся сотнями колокольчиков заразительным смехом и синими, как само небо, глазами. Воздух – её родная стихия и она была словно соткана из неё. Ингри из толпы выделяла лёгкая летящая походка. Многие говорили, что характер у неё ветреный, но она боготворила Димиана, того, кто не сумел уберечь свою любимую от смерти.
– Дим, приди в себя! – строгий голос напарника не успокаивал. – Дим, надо работать! Ты сейчас затопчешь все следы!
Шумно всхлипнув последний раз, ир Аким оперся руками о холодный камень, встал, пошатываясь на еле держащих его ногах, и слепо моргнул, сгоняя слёзы.
– Да, надо работать, – тихо шепнул он, понимая, что нет времени на личное горе, хотя душа и сердце болели так, словно их вырвали, и теперь в груди зияла дыра. – Я найду эту мразь, – тихо шептал он, давая себе клятву, сильно сжимая кулаки. Ногти больно впились в кожу, раня её. Но эта боль отрезвляла, заставляя работать мозг. – Найду и закопаю собственными руками.
