Я очнулся клишированно — рывком, словно кто-то дернул за
невидимую нить, привязанную к сердцу. Тело нестерпимо зудело, будто
под кожей копошились тысячи муравьев. Подо мной кололась жесткая,
выжженная солнцем трава. В горячем воздухе пахло пылью и горькой
полынью.
Но не зуд и не жара были самым странным. Память была чистым
листом, на котором не осталось ни единой буквы. Как я здесь
очутился? Кто я вообще такой?
Стоило этой мысли оформиться, как голову прошил разряд слепящей
боли, будто в череп вогнали раскаленный гвоздь. И за болью хлынул
поток. Воспоминания — их острые осколки, впивающиеся в
сознание.
И первым был этот: рыжая женщина, кормящая меня грудью. Тепло её
кожи, молоко на языке, ощущение первобытного уюта, которое тут же
сменяется вязкой младенческой дремой.
Я будто просматривал фильм первого лица о своей жизни, вот
только фильм этот оказался до тошноты однообразным. Кадры сменяли
друг друга, но суть оставалась прежней: кормление, сон, снова
кормление. Кажется, я еще долго не смогу спокойно смотреть на
женскую грудь — настолько это воспоминание, повторенное тысячи раз,
въелось в подкорку.
Представьте себе: вы вдруг вспоминаете всё, буквально всё,
включая младенчество. Сначала кажется, ну и что такого? Мол,
прикольно. Но я чувствовал всё — ощущения были острыми, до тошноты
настоящими. Поверьте, помнить, как ты ходишь под себя, как
беспомощно лежишь в собственных испражнениях, ощущая липкую,
неприятную влагу, — удовольствие так себе.
Хорошо, что воспоминания как будто наслаивались — одно глушило
другое, делая их менее яркими, чуть дымчатыми. Но всё равно… этот
ком странного, нелепого прошлого уже был внутри меня. И от этого
становилось не по себе.
В какой-то момент поток замедлился, превратившись в тягучую,
вязкую патоку. И из этого хаоса выкристаллизовалось первое четкое
воспоминание. Мне около месяца от роду… или от начала этих
воспоминаний?
К моим родителям (а кто еще мог меня кормить?) пришли гости —
двое мужчин в странных, аляпистых робах.
Воспоминание о доме было лоскутным, собранным из фрагментов.
Первый этаж — гостиная, кухня и какие-то еще помещения, куда меня
не носили. Лишь раз, мельком, через плечо матери, пока она говорила
с отцом, не прерывая кормления, я разглядел нечто вроде мастерской,
заставленной склянками и инструментами. Второй этаж был проще: две
спальни и ванная.
