Я давно забыла, что такое слезы. Они иссохли, как ручей в летний
зной. Исчезла злость, растаяли надежды – осталась только вина.
Гнетущая, как тяжёлые засовы на дверях моей опочивальни. Вина перед
родителями, чьи портреты теперь пылятся на опустевшем семейном
алтаре. Перед бабушкой, чьи молитвенные бусы я порвала в отчаянии.
Перед наследным принцем, чьё лицо мне даже не довелось увидеть.
Но больше всего – перед Сяо Цай(1).
Моей лисичкой. Моей душой.
Он запер её в клетке, а меня – в этих резных стенах, где даже
воздух пропах моим бессилием. Когда-то здесь стояли лаковые
шкатулки, пахло сандаловыми веерами и смехом. Теперь – только
тишина, прерываемая шагами служанок-надсмотрщиц за дверью.
Я пыталась!
Когда мои руки ещё не напоминали хрупкие побеги бамбука, когда
платья не приходилось крепко перетягивать поясом, чтобы они не
соскользнули с исхудавшего тела, я бросалась на запертые двери,
подкупала служанок, притворялась больной, лишь бы выскользнуть во
двор. Всё напрасно.
Я не видела Сяо Цай месяцами. Но чувствовала: её шерсть, некогда
переливавшаяся, как шёлк под луной, теперь потускнела. Слышала её
тоску, которая жгла меня изнутри, будто раскалённые угли.
Нет, я не плакала. Слёзы – для тех, у кого есть надежда.
Когда же я оступилась?
Может, в тот день, когда позволила забрать её? Но разве у меня
был выбор? К тому времени он уже выкорчевал мою прежнюю жизнь:
выгнал верных слуг, подменил стражу, оставив лишь тех, кто смотрел
на меня пустыми, как у кукол, глазами.
Или когда ползала у его ног, умоляя спасти родителей? Тогда я
ещё не знала, что их смерть – его рук дело.
А может, я виновата в том, что не подарила ему наследника? Он
насмехался над моей Сяо Цай, говорил, что она не настоящая
семицветная лиса, а жалкая подделка, выкрашенная выдра. Лишь позже
я узнала: с самого первого дня брака в мою еду подмешивали
снадобья, которые не давали мне забеременеть. По его приказу.
Брак? Не мне было решать. Нас свели родители. На единственной
встрече до свадьбы он казался таким благородным – улыбка мудреца,
речи, словно шёлковые ленты. Что могла понять та юная девушка? Она
видела лишь белоснежную маску, но не кровавое нутро под ней.
Лишь один раз в жизни я выбирала сама. Выбрала душевного зверя и
тем самым погубила нас обеих.
Сяо Цай.
Шестнадцатилетняя дура! Я грезила о семицветной лисе: «Она
сделает меня идеальной женой! Подарит вечную красоту, лёгкие роды,
десяток здоровых детей!» Я мечтала о ней и днями и ночами, умоляла
отца отыскать ее, грозилась, что утоплюсь в пруду, если моим
душевным зверем станет что-то иное. Папа разводил руками и говорил,
что семицветной лисы не видели в столице уже два десятка лет, но
мне тогда было все равно. Я хотела только ее, только лисицу с
переливающейся перламутром шерстью.
