Это была первая из тренировок, которые мне собиралась дать
Черепаха, о чем она сама, собственно, и сказала. Но вот сколько
всего этих тренировок будет — она не уточнила.
Зачем и почему мне нужна именно «тренировка неподвижности», как
я ее про себя называл, я пока точно не знал, но надеялся, что это
всё же будет связано с чем-то практическим.
А надежда, как известно, покидает нас последней.
Первые семь дней я просто сидел на краю острова.
— Ты должен в этой неподвижности находить прелесть, а не делать
вид, что я тебя пытаю, Ван, — говорила она каждый раз.
Что ж, прелесть я, может, и находил, но только в первые десять
минут, когда тело было свежим, не затекшим, и не искусанным разными
насекомыми. Их, кстати, с каждым днем становилось всё больше.
— А они не нарушают покой? — спросил я, указывая на вьющихся
вокруг меня комаров.
— Они его часть, — ответила Бай-Гу.
«Так тебе и надо, променял нормального учителя,
на…кхм…черепаху».
Он, наверное, хотел выразиться покрепче, но вспомнил, что
Черепаха слышит его, поэтому его мыслеречь была относительно
невинной и беззлобной.
Первым делом надо было…нет, не отрешиться от комаров и затекшего
зада, а наоборот, прочувствовать их. Получалось, что если я бегу от
ощущений, то я бегу от реальности — а это был путь в никуда.
— Смотри на озеро, на рыбок. Слушай ветер…и не засыпай! —
говорила Бай-Гу, пролетая надо мной.
А уж полетать она любила. Полагаю, это из-за скуки. Хотя,
возможно, существо, живущее в своем «особом» времени, просто не
способно испытывать скуку. Пока что составить какое-то конкретное
мнение о Черепахе я не мог: вроде древняя, а вроде и шутит,
особенно над карпом и Бессмертным, и при этом дает наставления,
которые не сказать, что всегда помогают.
— Неподвижность, Ван, — это не просто отсутствие движения. Это
умение быть полностью здесь и сейчас. Для этого нужно научиться
отпускать все лишние волнения, даже самые неуловимые. Тело может
дрожать, ум — скакать, но дух должен быть как зеркало, отражающее
небо без искажений.
Это наставление было одно из полезных. Оно натолкнуло меня на
мысль, что дело вовсе не в беспокойных мыслях, но в беспокойной
душе — а это не одно и то же.
— Не пытайся подавить мысли или выбросить их, — мягко наставляла
черепаха. — Пусть они плывут мимо, словно облака на ветру. Ты — не
хозяин этих мыслей, ты — наблюдатель. Наблюдатель, который не
цепляется, не судит.
