В один из мартовских дней тысяча девятьсот двадцатого года к перрону деревянного вокзала с вывеской «Новониколаевск» подкатил седой от мороза американский паровоз «декапод», волоча за собой вереницу заиндевевших теплушек.
Паровоз взревел хриплым, простуженным басом, зашипел, окутался облаком пара, и поезд, проскрежетав мерзлыми тормозами, остановился.
Громыхнули буфера. Из теплушек на перрон посыпались солдатские шинели, борчатки, дубленые овчины, женские жакеты и полушубки. Но все перекрывала невообразимая рвань орды беспризорников.
День выдался морозный, и встречающих поезд на перроне было немного: группа станционных служащих, несколько сотрудников орточека да высокий, представительный военврач в серой офицерской беспогонной шинели.
Старорежимные орленые пуговицы шинели по моде времени были обтянуты алым шелком, на сером сукне сверкал нагрудный знак Красной армии – эмалевая звезда с молотом и сохой в серебряном венке, на левом рукаве – краснокрестная повязка, а четыре суконных квадрата свидетельствовали о должности, приравненной к комполка.
Военную принадлежность врача подчеркивали выправка, офицерские плечевые ремни и кобура крохотного «дамского» браунинга.
Доктор несколько минут внимательно изучал гудевшую толпу, бросавшую из теплушек на перрон корзины, мешки, узлы, потом подошел к дежурному по станции, осведомился:
– Иркутский или красноярский?
– Иркутский. Опоздал на пять дней. Встречаете кого, доктор, или опять – завлекать в свою вошебойку?
Врач досадливо поморщился.
– Да, конечно, думал организовать санконтроль, но, очевидно, и в этот раз ничего не получится: комендант отказал мне в помощи. И в самом деле, нельзя же гнать людей мыться под штыками!
– А добром не заставишь, – махнул рукой дежурный. – Никто не пойдет на ваш пункт. И вам нечего мерзнуть. Сейчас тут такое вавилонское столпотворение начнется, не дай бог!.. Орточека затеяла проверку документов. Видите, в дверях чекисты.