Огромная людная Москва была полна весеннего солнца, звона колоколов и конок. Снежные сугробы с поразительной быстротой успели превратиться в веселые журчащие ручейки. Прозрачная вода, прежде чем скрыться в черноте решетчатых сливов, старательно омывала булыжники мостовых. Коляски и телеги уже вторую неделю сменили полозья на колеса.
Глядя на толпы нарядных пешеходов, заполнявших улицы, трудно было представить, что уже восемь месяцев где-то изрыгают пламя пушки. Мужья и сыновья, покинув под бабьи вопли отчий кров, навсегда ложились в землю. Под беснующиеся крики патриотизма, любви к фатерланду, или отечеству, шла человеческая бойня, мировая война.
* * *
Соколов, понятно, не стал отсиживаться в тылу. Поцеловав жену Марию и двухмесячного крепыша-сына Ивана, который радостно и беззубо улыбался отцу, гений сыска отправился на передовую. Воевал в Восточной Пруссии. Был командиром охотничьей команды, то есть разведчиков. Любил ходить за «языком» в одиночку. И с пустыми руками никогда не возвращался.
Однажды граф взял в плен германского пехотного генерала и двух его адъютантов. По этому случаю и для поднятия героического духа была выпущена листовка, в которой восхвалялся сей Гераклов подвиг. С восторгом писали об этом и газеты.
Гений сыска был награжден золотым Георгиевским оружием.
Но награду получить не успел.
Однажды, незадолго до провала русских войск под Августовом, поход графа в тыл закончился печально. Враги обнаружили разведчика. И решили взять его живьем. Гений сыска бился отчаянно. Когда в револьвере кончились патроны, а нож был выбит из руки, Соколов продолжал крушить врагов кулаками – уложил с десяток человек. Результат: три сквозных пулевых ранения, резаная рана плеча – след вражеского штыка.
Графа Соколова, полуживого от потери крови, замкнули в подвале кирхи. Было ясно: пленный не только бежать – жить вряд ли сможет. Однако немцы, уважая порядок, приставили стражника.