1. Пролог. Тихо шифером шурша...
Пролог. Тихо шифером шурша...
— Константин Сергеевич, я больше так не могу! Это невозможно терпеть! — тряся начесом, верещала дама средних лет.
Делала она это не в первый раз, поэтому, вместо того чтобы согласиться, собеседник пожал широкими плечами и продолжил стирать с клавиатуры ноутбука детские отпечатки. Сегодня абрикосовые. А судя по тюбику, найденному под столом — со сливками.
— Ваши дети абсолютно неуправляемы! — Заметив, что на нее не обращают внимания, дама прибавила громкости.
— Они не автомобили, чтобы ими управлять.
— Ну, знаете ли... Им скоро будет шесть! С таким поведением не возьмут ни в одну приличную частную школу!
— Значит, пойдем в неприличную. — Папаша снова пожал плечами. На этот раз — с тихим обреченным вздохом.
Абрикосовое пюре оказалось прочнее, чем вчерашняя клубника. Кнопки залипли намертво, и вместо почты удалось открыть лишь папку с детскими мультиками.
— А какое будущее их тогда ждет? — От возмущения дама, казалось, вот-вот лопнет. — Вы хоть на миг задумывались?!
— Тяжелое. — Мужчина понимающе кивнул. — Ни работы на две ставки. Ни квартиры в кредит. Ни машины. Отечественной. В рассрочку.
Будто собеседник выругался при ней трехэтажным матом, дама возмущенно топнула и правой рукой показала куда-то в сторону. Точь-в-точь как памятник Ульянову-Ленину на площади любого райцентра.
— Неблагодарные! И вы, и ваши дети! Упущенное поколение! — Пустив невидимую слезу, дама гордо отвернула лицо.
— Да, учись я лучше, ни за что ни в какой «Форбс» не попал бы.
— Ах вы! Ах так... — Словно выброшенная на берег рыбина, дама принялась жадно хватать ртом воздух. А когда ей самой надоел этот театр, уже другим, спокойным тоном добавила: — Я отказываюсь работать в таких условиях.
— «Я устал. Я ухожу!» — все так же не отрываясь от дел, скрипучим голосом процитировал другого великого деятеля отец семейства.
Терпеть такое неуважение и дальше дама уже не смогла. Массивная дверь чуть не слетела с петель от мощного хлопка. С письменного стола Константина Сергеевича Арбенина посыпались на пол бумаги. И лишь две пары глаз за окном даже не моргнули, когда двенадцатая няня исчезла в коридоре.
Едва за стеной стихли шаги, отец повернулся и уставился на две свои копии. Одну женскую и одну мужскую.
