Осенняя листва шуршала под ногами сегодня как-то по-особенному – тревожно и враждебно. Каждый звук эхом отдавался в груди, заставляя вздрагивать. Два медведя, мама и медвежонок быстро бежали по лесу, опасливо озираясь по сторонам. Видно было, что медвежонок устал и сильно встревожен.
Внезапно мама остановилась.
– Оаки! Давай скорее, беги сюда!
И она принялась рыть небольшую ямку, возле дерева.
– Сейчас мы с тобой поиграем в игру. Ты должен притвориться камнем и спрятаться здесь. Лежи тихо и не шевелись, чтобы ни случилось – надрывающимся голосом сказала мама, со страхом глядя куда-то в глубину леса.
– Но я не хочу, – захныкал медвежонок, – мне не нравится быть камнем, я медведь!
– Прекрати капризничать! – резко сказала мама.
И без того напуганный Оаки встревожился еще больше. Ему нравилось играть, но сейчас было совсем не весело. Никогда прежде он не видел свою маму такой суровой.
– Теперь ты камень! Оаки, сейчас тебе нельзя быть медведем, охотники уже рядом, – и она начала засыпать его сухой листвой, веточками и пожухлой травой, – лежи здесь и не шевелись, скоро я вернусь за тобой!
Она прижалась мордочкой к Оаки, стараясь запомнить запах своего малыша и не завыть от боли.
– Запомни, малыш, сейчас тебе нельзя быть медведем, иначе тебя убьют! – и мама медведь с жалобным стоном бросилась прочь. Ее сердце разрывалось на тысячи осколков, слезы застилали глаза, а грудь сдавил звериный, непереносимый рык боли.
Дикий страх сковал Оаки, он замер, почти не дыша. Казалось еще немного и медвежонок потеряет сознание. Впервые в жизни он остался один, без мамы.
Медведица бежала, что есть мочи, судорожно глотая воздух. Ветви деревьев больно хлестали ее по глазам. Совсем некстати начался дождь, и лапы начали увязать в мокрой земле, затрудняя бег. Все отчётливее становился слышен лай и грозное дыхание собак. Над головой уже громко свистели выстрелы. Воздух до краев наполнился опасным запахом пороха. Внезапно, в долю секунды, все стихло… и тут же, лес пронзил оглушающий выстрел и пронзительный крик раненого зверя.
Оаки лежал под листвой и горько плакал, никогда прежде ему не было так страшно.
Он еще не знал, что в эту минуту остался совсем один…
