После приступа астмы я первым делом съела оладью. Ну хорошо. Пусть не оладью. Скорее упаковку. Упаковку оладий.
– Запихни их, пожалуйста, назад. Похоже, они еще сырые.
– И это все, о чем ты можешь думать, Биби, после того, как чуть не померла, – возмущается Дав и запихивает оладьи обратно в тостер. – И потом, покупные оладьи не бывают сырыми, дурында ты.
Я не отношусь к людям, которые «не в состоянии есть». Я всегда в состоянии есть. Даже когда болею. Даже когда мне грустно. И даже когда по телевизору показывают, как кого-то тошнит.
– Не обзывайся. Скажи спасибо, что я жива. Запихни их еще раз.
Я люблю, чтобы оладьи были поджаристые и густо намазанные маслом. Я люблю, чтобы все масло просачивалось в дырочки и текло на тарелку, чтобы потом промокать солененькую желтую лужицу теплой губкой мякоти.
– Ты же знаешь, что мама собирается отправить тебя наконец к врачу?
– Ага. – Я снимаю с ресниц комок туши и скатываю в маленький черный шарик, как прихлопнутую муху. – А доктор Хамфри собирается сообщить мне, что я толстая.
– Что у тебя избыточный вес. Врачи не говорят «толстая».
– Ну ладно, избыточный вес. Все равно.
– Но только это глупость. Если верить этой их таблице, у всех нынче избыточный вес.
– У тебя нет.
Рядом с Дав и простой карандаш может показаться толстым. Она опирается о кухонную стойку, подтягивается на руках и висит, дрыгая ногами, как будто идет на цыпочках прямо по воздуху.
– Хотя, по-моему, этот индекс массы тела придумали в 50-е, когда все были махонькие… Видела бабушкино свадебное платье? Как будто кукольное. У меня даже одна нога бы в него не влезла. Такие крошечные вещички, сейчас совершенно ни на что не годные. У нас даже размер обуви здоровенный.
Я вижу, что от тостера клубами поднимается пар, и впадаю в панику.
– Все, готовы, вынимай скорей!
– Могла и сама это сделать, Биби, – говорит Дав, но все равно плюхает передо мной пышные теплые лепешки.
– Дав, я только что чуть не померла, а тебе трудно приготовить мне оладушки? Давай масло.
