Конфликт
В низком зале, окруженном мраморной колоннадой, было душно, устоялся кислый запах вина и многочисленных блюд с едой. Духоту усиливал благовонный дым курильниц, он плавал в спертом воздухе плотными серо-голубыми слоями. В нем расплывались и дрожали огни многочисленных масляных ламп, красновато мерцали, скудно освещая пиршественный стол и сидящих за ним людей. Невидимая в полумраке копоть поднималась к потолку, безжалостно покрывая драгоценные расписные плафоны.
Веселье было в разгаре. Проворные виночерпии в белых хитонах шныряли вдоль столов с большими кувшинами, неустанно подливая в кубки харсейское и караклинское, душано и золотистый аникс, крепленый драгоценной живой водой. Вышколенные рабы столовой прислуги, в голубых, приличных, ниже колен, рубахах, не успевали подтаскивать оловянные и медные, тонкой работы, блюда с горами жареного мяса, колбас, деликатесных овощей, моллюсков, рыбы. Двое из них, пыхтя, несли огромный поднос с медовым пирогом в виде круглого храма Ан-Кумат. Румяная корочка удивительно точно воспроизводила колоннаду здания.
В дальнем конце стола, на возвышении, стояло резное кресло черного дерева, выложенное мелким речным жемчугом. Император Астурос Счастливый, преемник Посланника, вытянув на столе сжатые в кулаки руки, раскрасневшийся и веселый, с удовольствием смотрел на пирующих. Обычно жесткое и подозрительное лицо его смягчилось, расплылось. На нем проступили, незаметные в будни, простоватость и добродушие.
Пировали по случаю восстановления императорского дворца. Только-только убежали мимы и акробаты, оставив после себя колеблющиеся огоньки ламп. Гости подпили изрядно. Кто-то уже затянул медвежьим голосом боевую песню. Не в силах выносить такую пытку, сосед поющего закричал:
– Архона, Архона сюда, пусть споет.
Астурос сделал лицо важным и значительным: отчего бы еще раз не послушать о своих великих подвигах. Несколько неуклюже сделал царственный жест – не привык еще, не научился. Хотя ежедневно по два часа с ним занимались двое рабов, специалистов по этикету, дело шло туговато. Не так-то просто вытравить из себя сотника портовой стражи.
Архон, не старый еще, но тощий и скрюченный, жадно поедал маринованных моллюсков – деликатнейшую пищу. Повинуясь жесту императора, вскочил, торопливо вытер грязные руки о седые неряшливые патлы. Бережно развернул зеленый шелковый платок, извлек из него лакированное, засветившееся дорогим красным деревом, тело конфура. Долго возился, пристраивая его на коленях, потом перебрал струны. Они зазвенели нежно и сильно среди затихающего шума. Неожиданно красивым и мощным баритоном Архон запел:
