Сначала
В нём музыка тревожная звучала,
Давила
Какая-то неведомая сила.
Но свыше
Зовущий тихо глас он не услышал
И долго
Пытался быть рабом семьи и долга.
Чужое
Напрасно ремесло хотел освоить,
Но мало
Постиг в холодной логике металла.
Иные
В душе его звучали позывные
И уши
Он закрывал, чтобы не рвались звуки в душу.
А звуки
В грозу манили, как в объятья руки,
Томили
Виденья смутные и ощущенье крыльев.
Но дурью
Звала жена томление по буре.
«Работать
Тебе, мой милый, – говорила, – неохота,
Томленье
В здоровом мужике всегда от лени!»
За плечи
Её он обнимал и не перечил.
Но ночью
Она заголосила что есть мочи,
Не веря,
Что руки его сплошь покрыли перья.
Хоть ужас
И овладел женой от вида мужа,
А бабой
Была она по виду хрупкой – но не слабой,
Тигрицей
Рванулась к мужу, ощипала словно птицу.
К рассвету
На коже не осталось даже следа,
И руки
Он, плача, целовал своей подруге,
Не зная,
Что божий дар за кару принимает.
Всевышний
Глаза отвёл, увидев, что он лишний.
«Бабёнку, —
Решил, – за преданность вознагражу ребёнком,
А мужа,
Бог с ней, оставлю, коль он ей так нужен…»
Но всё же
В душе жалел, что погасила искру божью.
У Бога
Свой дефицит, и божьих искр немного.
Так Богу
Простая баба перешла дорогу
И победила
Извечным – тем, что мужика любила.
А парень
Какой родился! Только муж бездарен.
Ну что же…
Не каждому даётся искра божья!
«Какая проза – в сорок лет…»
Какая проза – в сорок лет
слыть начинающим поэтом,
когда иных на свете нет,
и впереди, увы, не лето.
И ужасается рука
безмерной тяжести задачи,
поэты – баловни удачи
поглядывают свысока,
но просто жить нельзя иначе.
А белый лист, как эшафот,
когда вокруг столпились люди
и жертва еще чуда ждет,
но чудо не произойдет,
и казнь отменена не будет.
А будет белый лист манить,
как манит плаха в миг последний.
Но опоздавшему к обедне
