Чик играл с ребятами во дворе, когда мама его вышла на крыльцо и позвала его:
– Чик, – сказала она, – зарежь мне курицу.
В одной руке она держала белую курицу за перевязанные лапки, а в другой столовый нож.
Мама примерно раз в месяц покупала на базаре живую курицу, и Чик ей перерезал глотку. Но в последний год Чик заметил, что ему все неприятней и неприятней перерезать глотку курице. Глотки у всех куриц были жилистые, и приходилось изо всех сил надавливать ножом. Прямо перепиливать. Почему-то становилось жалко курицу, но Чик даже самому себе старался не признаваться в этом.
А года три назад, когда мама впервые поручила ему зарезать курицу, он очень гордился этим, и ему было совершенно не жалко курицу. А теперь становилось жалко, но он стыдился самому себе признаться в этом.
Чик неохотно подошел к крыльцу и взял у мамы нож и курицу. Курица была совершенно белой, такой курицы он никогда не резал. И сейчас он представил кровь на белых перьях, и ему стало очень неприятно. Но он не мог маме признаться в этом, тем более что рядом стояли пацаны с его двора да еще из соседского. И он решил пойти на хитрость. Он попробовал пальцем острие ножа и попытался вернуть маме курицу и нож.
– Нож тупой. Не могу, – сказал он.
Мама как-то нехорошо усмехнулась, но взяла у него только нож. Она наклонилась и стала точить нож о боковую стенку крыльца. Она проводила лезвием ножа о шершавую цементную стенку крыльца то с одной стороны, то с другой. Долгий, скребущий звук. Через несколько минут мама разогнулась, попробовала пальцем острие ножа и сказала:
– Бери. Теперь он острый.
Чик в это время держал курицу обеими руками, и она доверчиво притихла, прижавшись к его животу. Чик сквозь майку чувствовал ее такое горячее, как будто у нее была температура, тело. Теперь ему курицу было еще жальче. Лучше бы он ее держал вниз головой за перевязанные лапки.
Чик взял у мамы нож, положил курицу на землю и наступил ногой на ее лапки. Но так наступил, чтобы ей было не очень больно. Курица лежала в доверчивом ожидании, и это было особенно неприятно Чику. Если бы она кричала, трепыхалась, вырывалась, было бы не так жалко. Чик схватил ее левой рукой за белоснежную шею, слегка вытянул ее, чтобы сподручней было резать, и вдруг, представив на этой белоснежной шее кровь, которая брызнет из-под ножа, замер. Он подумал, что его, может быть, даже стошнит. Но он в то же время еще сильней почувствовал, что стыдно признаться в этой жалости и перед мамой, и перед всеми ребятами. Он бросил шею курицы и большим пальцем левой руки провел по острию ножа, якобы еще раз проверяя, насколько он наточен.
