Была уже ночь, когда Ерасимов возвращался домой. В стеклах тлел лунный свет, на углах мерцали недобитые фонари.
Влажно, горьковато пахли тополя. Ветер сдул все сережки, и утром тротуар казался усыпанным малиной. Сейчас под ногами тихонько похрустывало. Ерасимов старался ступать мягче, но тут же забывался, й шаги его опять становились тяжелыми шагами обиженного человека.
Вдруг впереди послышалась возня.
Ерасимов поднял голову. Под аркой сопел мужчина:
– Да погоди!.. Да куда ты!..
Резко, тонко стонала женщина.
У Ерасимова мурашки по коже побежали. Ноги сами понесли его в подворотню.
Там было темно и узко, как в горлышке пивной бутылки. Ерасимов даже размахнуться не мог, не ободрав кулака о кирпичные стены, он не различал ни правого, ни виноватого, а потому сгреб обоих в охапку и выволок на тротуар. Женщина сразу поникла на землю, а мужчина рванулся было, да Ерасимов держал крепко.
По сравнению с провальной тьмой подворотни здесь, под звездами и луной, было очень даже светло, и обидчик показался Ерасимову чем-то знакомым – и уж совсем не похожим на злодея-насильника: небольшой, толстенький, мягкий, словно бы даже пушистый: такое впечатление производили его волосы и курточка.
– Скотина! – крикнул Ерасимов, треся его что было сил.
– Да я не… я не… – заикался в его руках мужичок. – Да нужна она мне семь лет!
Обидчик был пьяноват, поэтому не столько испугался, сколько возмутился. Дергался, как жирненький карасик на крючке, и пыхтел:
– Пусти! Ты что?! Я же Генка Щекиладко, из котельной! Со смены шел, а она…
Ерасимов вспомнил, что и правда слышал фамилию Щекиладко на одном из собраний, еще когда работал на заводе, да и видел его, конечно. А Щекиладко продолжал рваться:
– Я ее поймать хотел. Показать!..
– Зачем? – не понял Ерасимов. – Кому? Что показать?
На миг он ослабил хватку, и Щекиладко выскользнул. Отскочив, крикнул:
– Нужна она мне! Я семейный! Двое пацанов! Да ты погляди, погляди только! Она же босая и… – Тут он произнес какое-то слово, Ерасимову послышалось – «горбатая», а Щекиладко, словно понимая что ему ничего больше не грозит, двинулся под арку, демонстративно напевая:
– Ай ку-ку, ай ку-ку, мне бы тол-стень-ку!..
Ерасимов наклонился над женщиной. Она неловко вытянулась – похоже, в обмороке; ноги у нее были босые, а под просторными складками серебристого плаща угадывался… горб.
