Было тихо и даже парень, шагающий по лесной тропинке в сторону поселка, не нарушал эту тишину. Птицы не вспархивали, когда он проходил мимо, редкие суслики не прятались в свои норы, осторожно поглядывали на него, но не проявляли беспокойства, они знали, что этот человек им не опасен. Лишь оголтелая сорока носилась над деревьями и радовалась, что она обнаружила человека. Она заметила его на поляне, когда раннее солнце пробилось сквозь листву и попало на него, мерно шагающего по своим, не ведомым сороке делам. Никаких опасных предметов он не нес, во всяком случае, от него не веяло угрозой.
Серая телогрейка, серая вязаная шапка, небольшой рюкзак через плечо. Он шел издалека, не торопясь, но совершенно бесшумно. Изредка попадающиеся еловые шишки и сухие ветки отказывались издавать шум под его ногами. Лесной человек, не опасный, если сам этого не захочет. Только ради этого стоило летать и предупреждать всю лесную братию о находке. Что сорока и делала с большим энтузиазмом.
Тропинка, по которой он шел, была совсем короткой. Километра два, не больше. До больших полян, грибных да ягодных. Её из посёлка протоптали. Это городские на машинах подальше в лес пробираются, как будто там грибы больше, а местные далеко не ходят. Вот и натоптали тропку. А дальше полянок и вовсе тропинок нет, одни буреломы да кустарник. Заблудиться, конечно, негде, не тайга, но и пройти, не зная тропинок нет никакой возможности.
Ближайшее жилое место в той стороне, это охотничья заимка километрах в сорока по лесу. Место известное на всю округу, но дороги туда нет, и не предвидится. Важные люди из города пытались туда дорогу проторить, но дед Силантий пригрозил, что прострелит колеса каждому. Ему поверили сразу и безоговорочно. Оставляют машины в ближайшей деревне и идут пешком. Десять километров осилит не каждый, зато приходят туда только настоящие охотники. Водку почти не берут, у деда её в погребе полно скопилось от частых гостей, хватит на любую компанию.
Парень уверенно шел по поселку в сторону военкомата. Зашел во двор и, положив свой рюкзак, сел на скамейку. Время еще рано, начало восьмого, конечно-же еще закрыто. Надо ждать. Ждать он умел. Даже неугомонные воробьи, не замечая опасности садились на скамейку, а затем с бешено колотящимся сердцем уносились прочь.
