Обдумываю этот рассказ и понимаю, что он будет длинным и путаным. Так происходит всегда, когда повествование наполнено реальными людьми и событиями: сюжетную нить вихляет по сторонам, и различные обстоятельства норовят её оборвать в самом неподходящем месте… Вы обращали внимание, как происходит дружеская беседа? Она начинается с одного, вскорости сбивается, стремительно перескакивает на иной волнующий предмет. И может окончиться неизвестно чем… и где… и глубоко за полночь. Особенно, если друзья долгое время находились в разлуке. Так и река в долине змеится, крутится, свивает петли, и очень часто невозможно определить в каком направлении движутся соседние русла.
От себя (как автор) обещаю максимальную искренность и свободу от выдумок…
…если, конечно, такое обязательство можно принять достоинством для художественной литературы.
В июне месяце сего, две тысячи восемнадцатого года удалось мне побывать во Владивостоке.
Скромное определение "побывать" едва ли может описать (или хоть сколь-нибудь охарактеризовать) моё двухнедельное житьё-бытьё. Тем более оно (слово) не в состоянии пояснить моих взаимоотношений с этим Городом.
Поселился я в шикарном недостроенном отеле. Его название… вот уже предчувствую первое отклонение от сюжетной линии… при этом, игнорировать название "корчмы" категорически невозможно. Оно достойно нескольких слов. Отель назывался "Хоят"… или "Хуят"… или даже "Хуйяк". Точнее сказать затрудняюсь.
На заржавленном металлическом "камне" (у парадного подъезда) фигурировало официальное наименование отеля, однако (во-первых) оно было набрано латиницей, а (во-вторых) я всякий раз возвращался мимо этого "камня на распутье" поздно вечером в сумерках (когда короткую Аллею вдоль моря перекрывали воротами), и не стремился доискаться до верного прочтения.
И даже хуже…
Мне вспоминались вьетнамские студенты, вместе с которыми мы грызли гранит науки в Политехническом институте и делили пятый этаж общежития по улице Державина.
Вьетнамцы оставили в моей памяти две зарубки. Первая – обонятельная. Они варили и жарили солёную тихоокеанскую селёдку (предпочитая гигантскую олюторскую). Будь моя воля, я применял бы эту методу для воздействия на особо опасных преступников: десять минут у кастрюльки с рыбным варевом, и чистосердечное признание неминуемо оказывается в руках правосудия. Мы (русские студенты) дрались за чистоту воздуха, но победить не могли. В конце месяца, перед стипендией, в моменты тотального безденежья в наших рядах появлялись коллаборационисты и перебежчики.
