Дворец

появился неожиданно. Не построился за ночь, не вырос на глазах, иллюстрируя хотя бы относительно знакомые сказочные образы, но словно вынырнул из параллельного мира, вздыбившись каменной махиной на месте привычных торговых палаток и дурно пахнущего закутка, в котором находили на ночь приют бездомные – неотъемлемого атрибута любой базарной площади.

На самом деле, если бы кто-то внимательно следил за его появлением со стороны, то было бы заметно, что произошло это не совсем моментально. Сначала в трясущемся от базарного чада и полуденного жара воздухе сформировалась незримая фигура, и поднимающийся от мангалов уличных шашлычников дым стал обволакивать четкие углы будущей громады, потом на площадь упала тень, настолько огромная, что она даже никого не удивила, и только несколько человек бросили рассеянные взгляды вверх, удивляясь сочетанию внезапно потемневшего неба и ярко светящего солнца, и, наконец, испуганно взвились стаями прикормленные птицы, а громадный седой голубь – местная достопримечательность, который, казалось, уже целую вечность, нахохлившись, сидел на палатке торговца печеньями и не покидал ее ни днем, ни ночью, встрепенувшись, захлопал крыльями и, неуклюже сорвавшись с облюбованного насеста, рванулся прочь и полетел над самой землей, выписывая замысловатые кренделя между шарахающимися в стороны посетителями базара.

Полноватый господин, оторвавшись на миг от изучения ассортимента лавчонки, проводил его взглядом и весело бросил продавцу:

– Я думал, он вообще летать разучился.

– Видно, опасность почуял. – пожал плечами продавец, похожий на разбойника с большой дороги, ражий детина с пугающим шрамом через все лицо – прирожденный кондитер, в жизни своей не державший в руках оружия опаснее разделочного ножа. – Может, коршун или еще что…

Эти пророческие слова оказались последними в его жизни, как и в жизни полноватого господина и еще нескольких десятков людей, оказавшихся на месте возникшего через миг каменного монолита.

Женщина с битком набитыми хозяйственными сумками коротко вскрикнула, увидев прямо перед собой невесть откуда взявшуюся каменную стену, и плавно осела на землю, прижимая руку к левой груди.

Высшее проявление изумления – молчание. Шумный, непристойно галдящий базар замер, замолк, словно остановилось время. В воздухе повисла звенящая тишина, и только неожиданно громко продолжали потрескивать, лопаясь в огне, угли уличных мангалов. Замолчали все, и даже местные шавки, которых ничем было не удивить, попятились и, высунув языки, замерли, пристально глядя на нового короля строений.