Таблички принца.
Нет брата острию копья.
Но посвящаю эти зёгмы
Тому, кого любил бы я,
Коль были б двое мы,
Чуть больше жизни.
Чуть меньше смерти.
Dedicatio fratri.
*
На всех рубцы, царапины и язвы.
Кормилицы утопли оба сына:
Тот, что меня ссужал, спасал того,
Что братом был молочным моего дружка,
И младший старшего в свинце солёном упокоил.
У конюха жена сошлась с псарём отцовым,
А он обоих закопал живьём под дубом,
И до сих пор сидит под ним и корни присыпает.
Сестра дружка молебен служит каждую субботу
За память матери, которую убила при рожденьи.
Ну а у нас отец здоров, как вепрь,
Цветёт, как роза, матушка,
А я по осени в Саксонию поеду.
Конечно, дядя не пристроен,
Отвергший конунга латгальского
Горбатую рыжересничную сестру.
Но любит он шутить,
Что родичей, помимо нас,
Ему не надо было раньше
И не понадобится никогда.
Поскольку в пьесах про аттических царей
Помимо их самих, детей,
Врагов и верных слуг –
Лишь боги и багровая судьба.
*
– Зачем ты мясо разлюбил и полюбил вдруг рыбу?
Когда я это у отца спросил, он мне ответил:
Когда я это у отца спросил, ответил тот,
что дед, услышав это от него, вздохнул и лишь одно сказал.
– И что ж?
– Пора подумать о начале воспитания наследника.
– Когда начнёшь? – спросил я у отца,
встающего, роняя кубки и объедки.
– На это дед и батюшка велели дать ответ замысловатый,
который я забыл по простоте, сказал отец,
пытаясь выйти в стену.
Потом, сквозняк почуя коридорный,
нащупав выход из каминной залы,
ко мне вдруг обернулся и сказал, икнув:
Вот с этого вопроса
оно и началось.
*
Мне колченогий Ка́шпар, будто чуя матушкин кошель, недавно заливал про двойника виде́нье. Мол тот, кто видел точное свое подобье, обречен. Навроде ихнего шуряги, упавшего под лёд с моста, и видевшего за́ день до того ландскнехта в кабаке, что пил, как он, шутил, как он, девах всё норовил пощупать, но не за грудинку, а за тот филей, что плющат лавкой – всё, как он. И как прощались и пихали все друг друга в брюхо, тот на «пока» всем отвечал – «пока ноша легка»! – А эту приговорку варварскую шурин притащил из Риги, где полк их частью вымерз, частью был закуплен русами (по весу лат пообещавшими сребра им) для науки воинского строя. Как бывшие «простые люди» все – наш Кашпар не мирволит родичам жены, а я как полукровка не люблю пинков полуродне, и потому побрёл я восвояси, тяжесть ощущая не пузыря с мочой, а кошеля с деньгами. На следующий день, зайдя по просьбе Пабло на разбор магистром перевода из Овидия его про месть иссохшей Эхо, я вдруг увидел на скамье напротив самого себя. Я (он) сидел весь в чёрном и скучал, скрестивши долгие худые руки на груди, глазами томными скользя по сыновьям Адама на витражах линялых меж свинцовых струек. Меня узрев, он побледнел (я никогда не чуял мочек, ну а здесь почувствовал – они замёрзли). Всё Итальянец разузнал: не фигурирующий, по словам провизора, в матри́кулах, он в трёх харчевнях свой открыл кредит как скандинавский кро́нпринц (что я, как и всё прочее, взял на свой счёт post factum). Слуга мой, посланный для уговора о конфабуляции на утро, общался, не застав его, с его дружком – взъерошенным и нестепенным. А в ночь псевдолус удавился, раздешись догола и закусив свинцовый кончик языка. Глядел я, стоя в выломанной двери, на него, но тусклой амальгамы взгляд его был обращён к окну, (к ползущему в зенит убийце безрассудных храбрецов), его в себе не отражая. А тот дружок, похожий по словам слуги на брата меньшего его, исчез бесследно.
