— Мы расстаемся, — эхом в пустой аудитории раздаются жестокие
слова. Они будто перечеркивают последние полгода жизни.
Рейнард уехал всего на неделю, чтобы решить с отцом вопрос
распределения. Он обещал, что сделает что угодно, чтобы остаться
рядом со мной, пока я учусь в академии.
Но сейчас мне кажется, что его отъезд был чуть ли не в прошлой
жизни. Столько всего произошло. Я предвкушала, как обниму его и
утону в защитном коконе из рук!
Вместо этого в ушах звенит, и я пытаюсь понять, не ослышалась
ли. Делаю шаг навстречу Рейнарду. Но его высокая широкоплечая
фигура замирает в дверном проеме. Весь его вид говорит о том, что к
нему не стоит приближаться, я чувствую, как из него струится черная
магия. Это заставляет меня попятиться.
Вглядываюсь в пронзительно-зеленые глаза того, кто еще неделю
назад уверял меня, что он сделает меня своей женой, кем бы я ни
была, что бы ни сказал его отец. Я доверилась, открыв свое сердце,
чуть было не раскрыла главный секрет своей семьи.
Слава Всемудрому, не успела. Как я могла вообще подумать о том,
чтобы рассказать об этом потомственному темному инквизитору! Правду
говорят, у них нет сердца. Они не умеют сочувствовать — только
используют тех, кто им интересен, а потом выбрасывают человека,
словно использованную салфетку.
Почему именно сейчас?! Когда я осталась одна. Когда мой брат,
единственный родной человек, не смог сдержать оборот, и королевские
инквизиторы заарканили его на месте. Они даже не дали ему
возможности попытаться вернуться в человеческую форму. А я не
успела к нему.
Качаю головой, будучи не в силах принять, что Рейнард мог
поступить со мной так. В груди закипает обида и разрастается
боль.
— Глупышка Лейра, неужели ты правда думала, что между ведьмой,
даже светлой, и инквизитором может быть что-то серьезное? — легкая
пренебрежительная ухмылка искривляет красивое лицо, которого я так
любила касаться в минуты нашего уединения.
Сжимаю пальцы, слишком поздно понимая, что в руке колба из
тончайшего гремлиновского стекла. Она с хрустом ломается, и осколки
впиваются в мою ладонь. На мгновение мне кажется, что Рейнарду не
все равно, но потом он бросает все тем же ледяным тоном:
— Обратись к лекарю, — и выходит из аудитории.
Все еще в оцепенении перевожу взгляд на руку и смотрю, как по
ней стекают крупные темно-красные капли, впитываясь в белоснежный
манжет формы и падая на паркет из беленого дуба. Боли в руке нет —
она вся в груди. Безумно жжет, вызывая желание вырвать сердце,
чтобы не чувствовать.
