Зима в этом году опять не хотела уходить. После оттепели метель и холод напомнили о снежных и морозных днях. Страшный гололед напугал автолюбителей, а начавшие оттаивать деревья вновь облачились в серебряные кафтаны да сарафаны, да поближе прижались друг к дружке. «Эх!» – словно воскликнула зима – Где мои сани расписные и тройка залетная? Просвистим-ка по белу свету напоследок, вернем наши февральские дни украденные, погуляем, попляшем. А затем отправимся на родину, на север, в Гиперборею, откуда и я родом и все людишки – человеки. Эй! Скачите, летите родные, бейте копытами! Добавьте холодку!
Дмитрий погасил сигарету и, кутаясь в отцову шубу, пошел в дом. Лариса Дмитриевна, его мать, седовласая, с глубокими морщинами на лице, хлопотала у раскаленной плиты русской печи.
– Видал, что творится? – раздался голос отца из комнаты. – Куда поедешь? Ничего не видать, да гололед. Не ровен час, как…
– Ну, что ты будешь делать! – всплеснула руками мать. – Сколь не говори, все свое талдычит.
Она перекрестилась.
– Ладно, старуха. Только Димку все равно нельзя отпускать.
– Бать, мне к семи на работу.
– Позвони, подменись, скажи, что не сможешь приехать.
– Бать, ты как маленький, я обещал людям, что буду в семь, а свое слово я держу. Не этому ли ты учил?
– Но позвонить?
– Кому, бать? Кому? Это моя находка. Понимаешь?
– Все я понимаю, – он, наконец, вышел на кухню, с трудом опираясь на трость. – Только боюсь я.
Дмитрий взглянул в помутневшие с годами стариковские глаза. В них и правда чувствовалась неподдельная тревога.
– От судьбы не уйдешь.
– Это верно, сын, верно. – он обреченно опустился на табурет.
– Старый, чего это ты? – заволновалась мать. – Ни с того, ни с сего и выдал.
– Батя! Мамуля! Успокойтесь! Словно в первый раз провожаете. Ну?!
Дмитрий обнял родителей. Сердце защемило, на глаза набежали слезы.
– Через недельку заеду.
Лариса Дмитриевна быстро собрала гостинчик невестке.
