Вот уже сорок дней прошло с того момента, как я очнулся в этом
мире и в этом теле. Мог ли я всерьёз предположить, что истории про
переселение души после смерти в другую оболочку – правда? После
того, как я очнулся в теле совсем юного парнишки, у меня в голове
то и дело звучали слова из песни Владимир Высоцкого: «… А если жил,
как дерево, родишься баобабом, и будешь баобабом тыщу лет, пока
помрёшь…». Сорок дней минуло, и я всё ещё оставался в теле Стёпки,
хотя надежды возвращения в своё прежнее тело лелеял. Но, как
оказалось, тщетно.
Тельце Стёпки, мальчишки лет
десяти-тринадцати, куда непонятным образом попала моя душа и разум,
было худеньким, но жилистым. Ел он плохо, кормясь объедками от
трапезы отца и старших братьев, а от них оставалось мало. Голытьба,
она и есть голытьба. Ни кола, ни двора, ни имущества, кроме
палатки, типа индейского вигвама, в которой во время дождя, кроме
Стёпки, прячутся ещё пять человек: Стёпкин отец Тимоха, два его
старших сына: Иван и Фрол, жена Тимохи, татарка Фариза и её сын
Рифат.
Иван и Фрол были намного старше
Стёпки, а Рифат – совсем маленький, а поэтому вся работа по
хозяйству ложилась на плечи Стёпки. То есть – мои. Если светило
солнце, надо было выбить и выложить сохнуть на траву все тряпки,
шкуры и ковры, насобирать кизяка на растопку очага и замесить его с
рубленной высушенной травой и наделать из этой смеси брикетов,
набрать рыбы или настрелять сурков. Рыбу Стёпка ловил специальными
плетёными из прутьев ивы корзинами, а сурков стрелял из лука.
Потом пойманную рыбу надо было
почистить, а с сурков снять шкуру и распялив её прутиками, вывесить
сушиться. С рыбой тоже было не так всё просто. Пузыри собирались
отдельно и сушились. Пузыри потом можно было продать или наварить
из них клей, используемый для проклейки швов лёгких кожаных чёлнов,
собранных из шкур огромных осётров и белуг. Такие чёлны были легки
и, а значит – быстры, что делало их незаменимым инструментом
набегов.
А казацкая голытьба постоянно
находилась в состоянии поиска поживы. Вот и сейчас товарищество, в
котором Стёпкин отец верховодил, двигалось вниз по Дону в сторону
переволока на Волгу. Товарищество двигалось со всем своим скарбом,
жёнами, детьми и какой-никакой живностью: овцами, козами и
лошадьми.
К моему удивлению эти кочевые люди,
которые больше походили на татар, или монгол, называли себя
казаками, хотя они и выглядели, и вели себя как татаро-монголы, или
какие-нибудь ногайцы. Кроме семейства Тимохи, который и сам, и его
сыновья выглядели вполне себе Русами, то есть хоть и темноволосыми,
но с европейскими, а не плоскими, чертами лица и культурными
правилами, тяготеющими к оседлости, но не имеющими такой
возможности. По крайней мере почти на каждом привале Тимоха заводил
разговор о том, что вот, де, наберут они в Персии злата-серебра,
построят свой городок на каком-нибудь островке рядом с Черкасском,
и заживут себе припеваючи.
