Узорчатостью лепестков и завитков
из кованого злата хвалится ограда:
за ней хранится фотоснимок как награда,
доступная лишь памяти Зверя зрачков —
так охраняются на выставках, в музеях
творения-шедевры мастеров великих
от посягательств тварей первобытных, диких
особей, пакостить любящих в галереях —
вдруг кислотой облить прекрасную «Данаю»,
и с вожделеньем «зырить», как плавится тело
Рембрандта женщины, чтоб вонью засмердело
мастера полотно… мол, тоже ведь страдаю,
когда сочится в дымке ядовитой смеси
и набухает пузырями-волдырями
масляных красок боль, и плачутся слезами
мазки под взмахом параноидальной спеси,
вспоровшей лезвием разорванный хруст ткани,
Данаи обнажённости ран добавляя,
смертью холста дегенерата забавляя
среди плевков-восторгов нецензурной брани!
Вот так и от меня, от Волкодлака, Анна
свадьбой своей отгородилась как оградой…
Колец венчанье обозначилось преградой
для Зверя-Оборотня, Хищника-тирана?
И тенью мрака падает на золотой
узор ограды счастья свадебного пира
смятенье слов потустороннего вампира,
соприкоснувшегося мыслью с красотой:
«Так непонятно Анны долгое молчанье
и нежеланье – даже другом – меня знать…
Всему виной колоколов свадьбы звучанье?
Счастья настолько много, что можно плевать
пренебрежительно, с презреньем, безразлично
и в Волкодлака… и в стихи… и в «Письма к Анне»?
Кто же из нас, двоих, упорствует в обмане
столь затянувшимся, что просто неприлично
стало на мистику так закрывать глаза,
во лжи песок зарывшись всем известной птицей?»
А судьба ночи-дни сменяет вереницей,
пока льнёт к сердцу Зверя из крови слеза…
Но ведь чужая – не моя, не Волкодлака:
кто может выдавить из Оборотня плач?
Ну, если только стоматолог – зубной врач,
когда с клыками щипчиков наступит драка;
и взмокнет стоматолог, силясь и пытаясь
не поцарапать инструмент о лезвий сталь,
с тоской уже уставив глазки в окон даль,
с матами слов крепости пасти ужасаясь,
всех обложив в уме – вплоть до созвездья Рака;
включая в список, собственно, и Козерога,
пока Зверь размышляет… не спросить ли Бога: