В это чудное – несмотря на основательную стужу – утро,
знаменующее собой самый разгар зимы; в это упоительное утро,
буквально перенасыщенное ощущением чего-то такого волнующего,
навевающего мысли о празднике и чистом помыслами начинаниями; утро,
когда разлившийся в воздухе мороз так озорно покалывает щеки
крохотными иголочками, заставляя и двигаться быстрее, и поплотнее
запахивать теплые одежды, и едва слышно браниться, но не со зла
(ведь уют теплого ночного очага, исходящая парком ключевая водица с
щепоткой добрых трав в согревающей ладошки кружке, да истекающий
жиром окорок так свежи в воспоминьях!); утро, когда снег, до боли в
глазах блестящий от восходящего солнца, уже озарившего хрустально
чистый небосклон необыкновенного лазоревого цвета, обманчиво
ласково похрустывает под сапогами, и так предательски умиротворенно
вспушается; когда неутомимый ветер срывает с величественных гор
снежный покров, что волшебно искрится на холодных и пронзительных
лучах, и напрасно треплет вековые сосны, с некоторым сожалением
роняющие наметенные за ночь шапки; когда долгая ночь, теряя
накопленную тьму, уходит, и тени, постепенно укорачиваясь…
– Это что за фигня? – спрашиваю я у писарчука.
Джанкарло обиженно вытягивается, губы трясутся. Кажется –
вот-вот разревется. Надо же, задела чувствительную струнку. Ведь он
у нас в душе поэт! Вон и c Лисом спелись – дни и ночи
напролет проводят, беседуя о поэтах, философах, художниках и прочих
бумагомараках. Только двух тунеядцев нам тут и не хватает! От их
премудрых речей уже зубы сводит. Эх, сюда бы мою бабку, из прошлой,
никогда не существовавшей жизни – она бы этим умникам показала бы,
почем фунт лиха! В топку эту макулатуру, говорила она в таких
случаях. Выбьем зубы тем, кто превращает слово в мусор! Пусть
шепелявят, пусть слюной исходят, точно бездомные псы!
Разумеется, писарчуку я ничего такого не говорю. Ни к чему
обижать моего горе-летописца. Велик риск сломать его хрупкую
душевную организацию.
Справедливости ради стоит заметить, что писарчук выказывает
недюжинную эрудицию. Переигрывает нашего штатного менестреля по
всем фронтам, да и стишки этнойца поскладнее Георговых – это
уловило даже не раз битое ухо Чоша, далекого от этой темы
настолько, насколько это возможно.
Стишки поскладнее конечно, но поражены единственной болезнью,
которая меня раздражает – чрезмерной вычурностью. Джанкарло –
маньерист до мозга костей. Вот и с его «летописью» та же беда.
