Когда я открываю очередную книгу или собираюсь прочесть отдельное новое стихотворение Чевеги, я всегда предвкушаю счастье, и это предвкушение сбывается, причём всегда – неожиданным каким-то образом. Это род наркотического привыкания, и лично я подсел с первой дозы, думаю, как и многие. Я привык разнимать стихи на составляющие (каждый композитор – лингвист в каком-то смысле), и поэтика Михаила Чевеги, вроде бы легко поддаётся анализу – но суммарное действие образующих её элементов так сильно, что становится ясно: самый главный ингредиент никакому анализу не поддаётся. Попытка как-то его обозначить немедленно требует каких-то громких слов, которых я обычно стесняюсь, по крайней мере, до третьего тоста, но я попробую и на трезвую голову: любовь, радость, сочувствие жизни, снова любовь. Но штука в том, что любовь-то у всех, а такие стихи только у Чевеги – такой точности, такого гемоглобина зашкаливающего, такой мужской нежности я больше ни у каких других поэтов не встречал. Именно поэтому я очень часто в разговоре с приятным мне собеседником вдруг ору: «Чевега! вы не читали! сейчас!» – и тут же лезу в телефон, и декламирую. Книга «Жизнь замечательных», мне кажется, должна была бы всё время подрагивать и даже лопаться, не удерживаемая оковами обложки, если бы живая сила стихотворений выражалась на бумаге как-то физически, непосредственно; это книга для долгого чтения – в том смысле, что с каждым стихотворением, по прочтении, лично мне нужно как-то пожить, не знаю, выйти в темень немотивированно и без шапки, выпить рюмку, взять семью на ручки. Чего и вам желаю, дорогие читатели.
Александр Маноцков, композитор
