Кругом была тьма. Тьма кромешная, непроглядная. Воздух был тягучим, наэлектризованным, дышать становилось все труднее. Узкий луч слабеющего фонаря, который был примотан к карабину поясом от куртки, освещал только небольшой пятачок земли прямо под ногами и больше ничего.
Все чаще наваливалось отчаяние – Кирилл не знал, где находится. Если судить по растительности, по которой ему приходилось шагать, он все-таки вышел в степи Кош-Агача. Где-то впереди должен был находиться поселок Теленгит-Сортогой. Вот уж название, так название! Что он найдет там? Пустующие юрты или аилы? Пару-тройку темных административных зданий? Одичавший табун лошадей? Если там есть дрова, тогда Кирилл сможет, наконец, развести огонь и согреться. Если он найдет заправку или мастерскую, тогда он запалит несколько старых шин или горючее. В поселке можно будет найти уцелевший магазин или лавку, – тогда он сможет приготовить себе горячую еду. Кирилл даже не мечтал о свежем хлебе – пусть будет хоть какая-нибудь еда! Он будет рад пакету старых макарон, любым консервам, у которых еще не вышел срок годности, сухарям. Главное – выйти к поселку.
Кирилл никак не мог понять, что мешает ему лечь на землю прямо здесь, посреди степи и умереть. Жить, в принципе, было больше незачем. Все, что он мог потерять, он потерял. Что заставляло его идти все дальше и дальше? Что? Жажда жизни? Инстинкт, который заставляет двигаться даже ящерицу с перебитым хребтом и птицу с поломанными крыльями? Надежда на то, что все не напрасно?
Нет, сейчас он совершенно точно знал – все зря. Кирилл был один, в темноте, в далекой от городов азиатской степи, а в магазине карабина оставался только один патрон. Один патрон, один выстрел, и он безоружен перед всем этим страшным, темным, жестоким миром. Не логичнее было бы его потратить на себя? Чтобы не мучиться.
Кирилл, в который уже раз, замедлил шаги, размышляя, не сделать ли это прямо сейчас, и снова постарался выбросить это из головы: его успокаивала мысль, что он успеет сделать это позже.
«Проклятое существо человек, – усмехнулся Кирилл про себя, – всегда придумает отговорку».
И действительно ведь – про́клятый и прокля́тый. До рождения – ничего, темнота. После смерти – ничего, темнота, и между двумя этими датами: сто – сто пятьдесят лет грешной жизни. Это теперь – сто пятьдесят. Недавно было и того меньше – всего лет шестьдесят, семьдесят. И все. Каюк и памятник. Ужас, если подумать всерьез. Беда, что думать об этом не хотелось. Даже сейчас. Хотя жизнь порой была страшнее смерти.
