Звонок будильника вырвал меня из
объятий сна. Я резко открыл глаза, мгновенно переходя от дремоты к
полной боевой готовности. Так нас учили в НКВД – спать чутко,
просыпаться молниеносно. Моя рука автоматически потянулась под
подушку, нащупывая рукоять табельного оружия. Все на месте. Можно
начинать день.
Я сел на край узкой железной кровати,
чувствуя, как пружины матраса протестующе скрипнули под моим весом.
Комната была маленькой, но это было больше, чем имели многие в
Москве 1937 года. Высокое положение в НКВД давало свои привилегии,
хоть и скромные по меркам забугорного капиталистического мира.
Босыми ногами я коснулся холодного
пола. Октябрьское утро было промозглым, и я поежился, чувствуя, как
по коже бегут мурашки. Но холод – это хорошо. Холод бодрит,
заставляет кровь бежать быстрее. А мне сегодня понадобится вся моя
энергия и концентрация.
Я встал и подошел к окну, отодвигая
занавеску. Москва просыпалась. На улице уже сновали люди, спеша на
работу. Заводские трубы выпускали клубы дыма в серое небо. Город
жил, дышал, работал на благо социализма. И я был частью этого
великого механизма.
Повернувшись к шкафу, я достал
свежевыглаженную форму. Темно-синяя ткань, знаки различия майора
госбезопасности – все это внушало уважение и страх. Я провел
пальцами по петлицам, чувствуя гордость за свое положение. Сколько
лет упорного труда, сколько бессонных ночей стоило мне достичь
этого звания. И я не собирался останавливаться на достигнутом.
Но прежде, чем надеть форму, нужно
было привести себя в порядок. Я подошел к небольшому столику у
стены, где лежали мои бритвенные принадлежности. Старая опасная
бритва досталась мне от отца – единственная вещь, которую я
сохранил после его ареста как врага народа. Ирония судьбы – теперь
я сам арестовывал таких, как он.
Я взял кожаный ремень, закрепленный
на стене, и начал методично править бритву. Шшшх, шшшх – звук
металла о кожу успокаивал, настраивал на рабочий лад. Это был
своего рода ритуал, момент медитации перед началом дня.
Намылив лицо, я начал бриться,
осторожно проводя острым лезвием по коже. Одно неверное движение –
и можно порезаться. Но моя рука была тверда. Годы допросов научили
меня контролировать каждое движение, каждый жест.
Закончив бритье, я сполоснул лицо
холодной водой из фаянсового кувшина. Вода обожгла кожу,
окончательно прогоняя остатки сна. Я посмотрел на себя в зеркало –
из него на меня глядел человек с жестким взглядом и плотно сжатыми
губами. Человек, готовый выполнить свой долг перед партией и
народом.
