Все персонажи этого сборника вымышленные, а их возраст изменен. Имена населенных пунктов, пароходов, ансамблей и персонажей изменены. Сюжеты относятся к восьмидесятым годам прошлого века, в нынешней парадигме они невозможны и даже абсурдны.
Возвращение Маленького Принца
В последний четверг накануне Нового года в фойе все кардинально переменилось. Кресла были сдвинуты в угол, местами навалены друг на дружку, оставлено десятка два, так чтобы можно было сидеть. Исчезли и паласы с пола, чтобы дети не вывозили их своими грязными сапогами. На месте остались лишь цветомузыкальная установка и стойка с аппаратурой для диск-жокея.
Зато в центре была установлена огромная нарядная елка. Свет ламп отражался в разноцветных стеклянных шарах, местами висели, разворачиваясь от случайного сквозняка, картонные попугаи и матрешки, с пузом из гофрированной бумаги – непременный атрибут любой коллективной елки. Широкий бумажный серпантин. И, конечно, гирлянды – крупные и грубо сделанные. Но сейчас они были погашены.
И запах! Великолепный запах только что срубленной елки. К Новому 1981-му году он выветрится, а пока…
Так в этот день выглядела резиденция, логово, клуба филофонистов накануне праздника.
Следует отметить, что клубу очень повезло. Директор дворца культуры, где располагался клуб, сам был страстным поклонником музыки, поэтому средств на его благоустройство не жалел. Самая современная звуковая и световая аппаратура всегда были в распоряжении его членов.
Я не без гордости пришел в этот раз на заседание клуба филофонистов. Еще бы, у меня с собой была магнитофонная катушка последнего альбома шотландской группы «Назарет». Записанная прямо с фирменного диска.
Едва дождавшись конца обсуждения текущих вопросов, я достал из тряпичной сумки свою гордость, с намерением поставить ее на магнитофон и выслушать впечатления других членов клуба. Это допускалось. Таким образом все члены клуба могли познакомиться с каким-нибудь новым музыкальным альбомом.
– Что это там у тебя? – донесся до моих ушей знакомый голос.
Это был Мундштук, мужик лет тридцати пяти, прозванный так за свою патологическую привязанность к традиционному джазу. Кроме джаза, он не признавал больше никакой музыки.
