Мелкий весенний дождь противно моросил, делая и так не очень приятный вечер,
сырым, серым и мерзким. Капли, словно россыпь бисера устилали стекла машины,
заставляя то и дело, работать дворники.
Я разговаривал по телефону с Колесниковым, одновременно просматривая со
второго телефона сброшенные на почту документы, когда заметил, что Мирон,
сидящий за рулем, напряженно стал поглядывать в зеркала.
- Что? – бросил ему, прикрывая на мгновение динамик телефона.
- Слева. Темный жигуленок, без номеров. Тащится на хвосте от Ленина.
Подбираются все ближе.
Не успел сказать ему, чтоб набрал сбшникам, как по машине прошлась очередь
выстрелов.
- Ложись, — рыкнул, пригибая голову, матерясь сквозь зубы. Мирон резко
ударил по тормозам.
Это в киношных боевиках, машина под обстрелом несется на всех порах, петляя
среди плотного трафика автомобилей, в реальности все наоборот, ты просто боишься
получить пулю в лоб.
Выстрелы закончились, под сигналы других машин раздался визг шин об
асфальт, смешанный с шумом движка отечественного автопрома, и я, наконец,
выпрямил спину, бросив в трубку все еще висящему на связи Кириллу, что
перезвоню позже. Мирон, матерясь, уже разговаривал с сбшниками, а я вышел из
тачки, вытаскивая из пачки сигарету. Стреляли по колесам суки, попугать решили,
продавить. Твари наивные.
- Арай Аланович, там менты подгребли.
- На хрен шли их. Скажи все нормально, — Мира кивнул и отошел, решать со
служителями закона, пока я набирал Тимофею, чтоб пригнал тачку за мной.
- Арай Аланович, они Ярмоловские. Уже своим отбили, через минут пятнадцать
подгребут.
- Да, сука, что за день-то сегодня такой!
Полтора часа тусовались с ментами, любит меня Ярмолов, жить без меня
солнышко не может, даже тут свой нос засунул. И не смущает товарища капитана,
что я тут пострадавшая сторона.
Когда добрался до Сахарова, готов был уже убивать. Что теперь из-за этой
гниды Павлова с охраной везде таскаться? Закопаю суку.
Бросил девочкам, чтоб принесли что-нибудь пожрать, и прошел в кабинет, где
меня уже ждали Довлатов и Колесников
***
- Папа, пожалуйста, — взмолилась, не в силах наблюдать его в таком
состоянии, боль от происходящего отчаянно драла грудь, но отец, будто не слышал
моих слов, смотрел на меня как на чужого человека, испуганным, полным паники
взглядом. И боль в груди становилась сильней.
