Я был молодым писателем, которого из-за ранимости понесло в самое сердце океана. Критики презренно отмечали: <<Уильям О'Брайен – типичный хороший писатель.>>, оставалось воспринимать их шутливо, иначе – ты пропал. Никогда прежде меня столь сильно не унижали, как в момент, когда один довольно значимый для меня писатель, открыто заявил, что мои книги ужасны. Не просто ужасны, а опасны. Опасны, как нож. Или пистолет. Говорил он, что мое творчество – самое ужасное, что есть в этом мире. И вот тогда, когда журналисты окружали меня, когда бесчисленные вспышки фотоаппаратов ослепляли тебя и в голову ничего толкового не приходило, когда моя подруга Мэри утешала меня, когда я смотрел на свое понурое отражение в зеркале, тогда я понял, что мне надоела суша.
Это всего лишь мнение, говорила она.
Не принимай это так близко к сердцу, говорила она.
Но ведь важное, думал я.
Журналисты спрашивали, что я думаю на счет такого броского заявления. А ответить было нечем.
Тебе нужно лишь одно – отдых.
Комната, в которой обои пунцового цвета. Мебель, что скрипит ночью. Два окна, открывающие вид на легкий туман, сквозь который виден порт. Все забыто. Я стою на палубе, взираю на бескрайний простор океана. Все осталось там: воспоминания, нужды и заботы.
Я бросил писательство. Даже не прикасаюсь к пишущей машинке, за меня барабанит по кнопкам кок, который с радостью решил помочь мне писать письма для Мэри. Кок часто говорит мне:
⁃ Брось ты эту сентиментальщину, Господи, ты хочешь, чтобы она тебя бросила? Все, твою мать, знают, что девушки любят мужество. Писатель, не писатель, а надо быть мужественным. Лаконичным, твою мать, и строгим.
За это я и любил этого бородатого мужика. Любил, когда он улыбается, и виднеются чуть желтоватые зубы. Любил, когда он недоумевает, почему пересоленная рыба нам не по вкусу. Любил, когда он курит папиросы и нередко решается протянуть одну мне.
Капитан судна – мой дядя Стив, а если вы спросите его, в честь кого судно названо, он быстро ответит: <<Моей жены.>>.
Огромная белая надпись «Ева» красовалась на корме.
Штурман – лучший друг дяди. Его борода извивается до самого воротника, закрывая всю шею. А его карие глаза, вечно стеклянные, словно он услышал горестную новость, в задумчивости бегают по полям кроссворда.
