Джон проснулся, и это было весьма неожиданно. Ещё больше его
поразило, что ничего не болело. Он прекрасно помнил, как валялся в
тени дерева с раной живота от пули, выпущенной из автомата
Калашникова.
«Старый дурень, — подумал он, опасаясь открыть глаза. —
Наверняка ты попал в мир духов, поэтому ничего не болит!»
Джон точно не мог сказать, сколько ему лет. Знал лишь, что
больше тридцати — старик уже, а вон чего удумал: словно молодой
пацан, полез в соседнее племя воровать коров. Реакция у него была
не та — не заметил спрятавшихся в кустах троих мерзких Нунгу. Один
из них его подстрелил.
Ему кое-как удалось сбежать и дойти до стойбища своего племени,
но он уже тогда понимал, что не жилец. Больниц и докторов тут с
роду не водилось. У них в племени даже своего колдуна не имелось.
Вот и положили его в тени одного из немногих деревьев. Жена
оплакивала его ещё живого. Жалко было её. Она уже старая, никому
такая не нужна, с голоду помрёт, если дети о ней не
позаботятся.
И всё же Джон решился открыть глаза, но, оглядевшись вокруг, он
их закрыл. Всё было таким реальным, что не верилось. Трава высокая
и зелёная, словно летом, а ведь он умер зимой, когда трава
пожухлая.
Вновь открыв глаза, Джон застыл с широко распахнутым ртом. Он
спал не на территории племени, а под кустом. Его коров рядом не
наблюдалось.
Сев на потрёпанном серо-коричневом покрывале, он достал из-под
головы автомат Калашникова и внимательно осмотрел его. Это был не
его автомат. Точнее, его, но старый. Этот автомат он прекрасно
помнил — он его выменял на первую украденную у мерзких Нунгу
корову. Тогда он был молодым и только собирался накопить коров для
покупки жены. Кто бы знал, что на это уйдёт много лет. Слишком
дорого стоят женщины — аж тридцать коров. Конечно, худую слабенькую
хилячку можно и за пятнадцать коров сторговать, но Джон хотел себе
крепкую жену, чтобы она могла много рожать и работать.
Странное дело, автомат его, но он давно его обменял на пару коз,
потому что оружие стало клинить.
Другая странность обнаружилась, когда он дошёл до реки. В мутном
расплывающемся отражении на него смотрел не старик, а молодой
чернокожий парень с крепкими мышцами. Высокий и худой, ростом под
два метра, именно таким себя помнил Джон в молодости, когда ему
было около двадцати лет. И тело ощущалось не по-стариковски сильным
и выносливым.
