Когда я вспоминаю всех своих умерших, меня охватывает чувство, будто мои друзья ушли купаться на речку, а я осталась лежать дома с ангиной.
Один человек однажды спросил меня, боюсь ли я смерти. Я сказала, что не боюсь.
Смерть, подумаешь, смерть, да приходи хоть завтра, хоть сегодня, да хоть сию минуту, я не боюсь тебя! Слышишь? Не боюсь ни капли. Я готова, я запросто.
«Ну-ну, – сказал он и грустно посмотрел на меня. – А знаешь, почему ты не боишься? Ты думаешь, что смерти нет».
Действительно, я не верила в смерть в детстве, в отрочестве, в юности и не уверена, что сейчас ситуация изменилась. Мои друзья просто ушли купаться на речку.
Тот же человек сказал мне, что на разных этапах жизни мы заново устанавливаем свои отношения со смертью. Охотно верю, на разных этапах мои с ней отношения запутывались по-разному. И в тот момент, когда я стояла позади свежераскопанной могилы, куда я пришла, следуя за звуком комков ледяной земли, которые ударялись о крышку гроба, мои отношения со смертью стали совсем сложными. Я думала об этом, сжимая в руке кусок черной кружевной материи, который должна была на глазах вдовы и скорбящих друзей и родственников запустить прямо в могилу. Я обещала это покойнику.
Всегда забавляло, когда умершего человека, говоря о временах, когда он был еще жив, называют «покойником». «Стою я давеча с покойником», – например. Сразу представляю себе довольно жуткую картину.
Возле гроба чернеет силуэт жены. Я вспомнила, как говорила в сердцах Озерову: «Твою жену зовут как сауну». Я посмотрела на дрожащие плечи пожилой женщины, и мне стало совестно от сказанных сгоряча слов.
Лопаты мелькали, как весла, над перевернутой лодкой-гробом, а в голову непрошеными гостями стучались воспоминания. Впрочем, воспоминания ценны, когда приходят без приглашения.
Я называла его «куколка», а он меня – тварь, гадина и проститутка.
На самом деле это неправда. Он называл меня по-разному, да и я его тоже.
Прозвище «куколка» стало наиболее полным выражением наших отношений – небритый коренастый мужик с маленькими, острыми, как его черная с проседью щетина, глазками, в камуфляжной майке, с широкими, испещренными линиями ладонями и таким же широким и в линиях лицом, с вечной суетливостью, которую я объясняла временем, проведенным на войне – там нужно было быть собранным, сосредоточенным и молчаливым, поэтому здесь, в миру, он становился болтливым, вечно движущимся, слегка рассеянным, точно одержимым постоянным внутренним тремором.
