Интерлюдия.
Самое сложное, это начать рассказ, упомянуть необходимые
подробности ситуации, в которую вводишь читателя, без лишней воды.
Да так, что бы с первых строк стало интересно. Желательно до самого
конца.
- Отрекись от своих убеждений, и мы прекратим твои мучения, тебя
ждет Отец наш небесный, и воздаст тебе он по заслугам, и будешь ты
петь песни ему в благодарность...
- Да заткнись уже аббат, сколько можно? Ты же знаешь, я спою над
твоим трупом, и только тогда.
- Что же, я подожду, в следующий раз, как обычно мы снова
поговорим на эту тему сын мой.
- Нет у тебя сына, извращенец ты конченый, а если есть, я и до
него доберусь, до всех твоих родственников, детей, племянников, и в
конце до тебя.
- Это мы уже проходили, и ты и я знаем, что этого не произойдет
никогда…
- Ха ха ха, это мы и увидим, когда ни будь.
- До завтра.
Человек, в одежде служителя церкви вышел, забрав единственный
источник света в этой проклятой камере, свечу. Он вздохнул,
напоследок посмотрев на человека, валяющегося на смятой соломе
темной камеры. Постучав по решетке, и дождавшись ее открытия, он
вышел, и направился по коридору сырого подземелья древней тюрьмы,
насчитывающей многие сотни лет своей истории. В этих стенах
находилось около десятка подобных камер, сейчас же они пустовали,
только в одной из них сейчас был пленник, но какой! Аббат шел вдоль
темных зевов пустых помещений, и проговаривал про себя молитву, на
автомате вспоминая, о том, к кому он приходил уже не первый десяток
лет. Этот экземпляр был очень упрям, вынослив духом и безмерно
раздражал его все эти годы, своей непокорностью. Мда, подумал
аббат, если его не смогли сломить до сих пор, предстоит много
времени трудов праведных, дабы добиться желаемого, да поможет нам
Дева Мария и избавит она род людской от этой мерзости.
Подобные диалоги происходили каждый день, и так из года в
год. Что только не применялось, разные пытки, позаимствованные у
разных культур, такие как физические, моральные, но ничего не
помогало, когда казалось бы, вот сейчас, еще чуть-чуть, и он
добьется своего, но нет. Тварь теряла сознание, и впадая в кому на
4 дня, а потом снова как ни в чем не бывало. Терпение великих
магистров иссякало, судя по всему, аббата отправят замаливать грехи
подальше, а еще хуже куда ни будь на запад, и на место его придет
следующий следователь, более расторопный. И ведь никому не
интересно, что данный экземпляр, слишком силен, по необъяснимым
причинам, не поддающийся ни уговорам, ни пыткам, а ведь попал сюда
он совсем мальчишкой. Предыдущий следователь, предшественник
аббата, так же был отослан, через десяток лет бесплотных попыток
добиться результата от этого мальчишки. Иногда аббат забывал кто
перед ним, и у него просыпалось то чувство, узнай о котором великие
магистры, немедля вышвырнули бы его вон, и скорее бы просто убрали.
Но эти чувства жалости и сострадания аббат гнал прочь, вспоминая
хроники, тех злодеяний, что творили предшественники, подобные
мальчику. Вот и сейчас, сколько бы он себя не накручивал, все равно
нет-нет, да проскальзывало сочувствие к этому мальчику, что уже
давно не мальчик. Видимо и правда, пора ему на покой, за десять
лет, он так и не пришел в результату, который от него
ждали.
