Середина 16 века, Ирландия
Высокий мраморный постамент надёжно скрывал Алишу от тех, кто
мог ненароком заглянуть в небольшую комнату на верхнем этаже башни.
Но если вошедшему вздумалось бы сделать пару шагов внутрь и
осмотреться — беглянку сразу бы обнаружили.
Стены часовни были искусно украшены мелкой мозаикой
молочного-бежевого цвета, наполняющей пространство ощущением тепла
и уюта. Купол потолка по прошествии времени тоже будет радовать
прихожан изыском узоров, но пока неизвестный художник лишь сделал
наброски будущей фрески… и пропал. Поговаривали всякое, но Алиша
знала не понаслышке, что бывает, если не угодить главе ирландского
клана[1].
Вздохнув, она сильнее стиснула в пальцах тонкий, украшенный
металлическими завитками канделябр, но им ли отбиваться от
вооружённых мечами стражников?
Она сидела, привалившись спиной к постаменту, и напряжённо
вслушивалась в каждый шорох, но тревогу пока не подняли. Замок жил
обычной жизнью: сновали слуги, скрипели половицы, лаяли собаки. На
заднем дворе визжала плеть, вскрики несчастного доносились через
расписные витражи часовни. Сквозь них же проникали и лучи закатного
солнца, стекая багрянцем по мозаике стен. Словно кровь. Алиша
передёрнула обнажёнными плечами.
«Дурной знак… Нет! Это просто закат!»
На лестнице раздались осторожные шаги, и сердце Алиши бешено
застучало о рёбра. Она упала на колени и, дрожа всем телом,
зашептала молитву — слабое оправдание, глупое. Но может сработать,
если в дверь войдёт кто-то из слуг.
«Я молюсь. Уповаю на милость Господа и ничего боле. Никого не
жду, ни на что не надеюсь. Только молюсь».
Но если на пороге возникнет О'Кэррол…
Тошнота подступала к горлу от одного воспоминания о его колючей
бороде, царапающей кожу, о шершавых ладонях, привыкших держать меч
и с такой же силой сдавливающих её тело… Она перевела взгляд на
свои руки, покрытые синяками, сбилась с молитвы и начала заново. А
шаги становились всё ближе и ближе. Кто-то замер возле двери и,
чуть помедлив, потянул за ручку:
— А́ли? Ты здесь?
Её голос сорвался, и Алиша визгливо выкрикнула слово из молитвы.
С безумно колотящимся сердцем она выскочила из-за постамента и
бросилась в объятия Патрика, прижалась к нему изо всех сил, дрожа
от напряжения:
— Как же ты долго! Я чуть с ума не сошла!
— Тише, тише, — он замер, но через несколько мгновений
отстранился, потирая шею, в которую от тесных объятий впился
натянувшийся шнурок амулета. Патрик спешно заправил под рубаху
железный четырёхлистный клевер.
