Санкт-Петербург, апрель 1999 года
Котенок умещался в ладони и напоминал крошечный рыжий комок.
Клочок шерсти. Бенцион Владимирович постоял в задумчивости и провел
пальцем по рыжей шерсти — клочок пошевелился и затарахтел, будто в
нем включился маленький моторчик.
Бенцион Владимирович вздохнул.
Он, как всегда по субботам, был на кладбище. Навещал Андрюшу.
Наконец потеплело, и можно было очистить могильную плиту от
налипших прошлогодних листьев, сучьев и прочей грязи.
— Я им поверил, — бормотал Бенцион Владимирович, сидя на
корточках у могилы, — я им поверил, а тебе — нет. А когда тебя
нашли… ну, в шахте той, у меня все в голове устаканилось. Не мог ты
сам прыгнуть, Андрюша. Не стал бы. Я и Лену повидал. Дочь у тебя
растет, Ксения. Школу скоро окончит.
Вот уже почти пятнадцать лет — один и тот же
ритуал. Прибраться на могиле, погладить ладонью холодный камень,
поговорить. Попросить прощения. Оглядеться по сторонам — следят ли?
С одной стороны, кому он нужен — выживший из ума дед, неспособный,
как они считают, принимать трезвые решения, с другой — они его в
покое не оставят, он уверен.
От кладбища он возвращался одним и тем же путем — через ворота у
церкви, по Камской, потом дворами Васильевского, напрямик, минуя
крупные проспекты, и, наконец, через Тучков мост на Петроградку. По
дороге заходил в магазин за пирожными. Андрюша любил эклеры. Ритуал
завершался на кухне — свежесваренным кофе.
Сегодня в ритуал вмешался кот.
Котом это недоразумение, впрочем, назвать было сложно. Рыжий
писклявый комок встретил Бенциона Владимировича в подъезде. Ладно
бы во дворе — можно было бы решить, что кошачий детеныш выполз из
подвального окошка и наверняка вот-вот нырнет обратно, к недавно
окотившейся маме-кошке. Но котенок сидел на площадке второго этажа,
будто ждал — именно здесь, именно его. В подъезде стояла мертвая
тишина. Тишину нарушало только тарахтение рыжего комка на ладони.
Бенцион Владимирович вздохнул еще раз, опустил котенка на
придверный коврик, поднял пакет с пирожными и пошарил в кармане в
поисках ключей.
— Ну, заходи.
Не лучшее время заводить кота, говорил себе Бенцион
Владимирович, а какое лучшее, отвечал себе он же спустя пару минут.
Его работа — его настоящая работа, конечно, — двигалась медленно, а
мир — пока так же медленно, но неуклонно — двигался в тартарары. По
улицам ходили люди — ничего не подозревающие, беспечные, оглушенные
действием сигнала, который подавлял волю и спутывал сознание. На
орбите планеты вот уже лет девять болтались корабли, в которых —
Бенцион Владимирович просыпался по ночам в холодном поту, будто
чувствовал чужое сознание всей шкурой, каждой клеткой тела, —
медленно, слишком медленно и чуждо — существовала жизнь, враждебная
населению Земли. Угроза была реальной, осязаемой, слишком близкой и
в то же время настолько самонадеянно неторопливой, что иногда
Бенциону Владимировичу хотелось стряхнуть наваждение, сбросить
ненужное знание, снять, в конце концов, ремень и жить дальше — как
все.
