В первый раз это случилось, когда Ире было примерно
лет двенадцать или около того. В очередной раз властный голос
матери раздался у нее над ухом с приказом сделать уроки, а только
потом убраться в квартире, когда она уже выполняла ее приказ. А Ира
всего-то начала все делать в обратной последовательности. Как это
обычно бывало, Ира тут же вздрогнула от окрика, и вжав голову в
плечи уже было поплелась выполнять, испытывая почти инстинктивную
потребность угодить матери, но вдруг в ней проснулся внутренний
голос. В первый раз он был так четок внутри нее. И он вкрадчиво,
уговаривающе, но вполне уверено ей сказал, что она тоже личность и
пусть не очень взрослая и не совсем еще самостоятельная, но у нее
тоже есть право голоса, право желаний и право решать, уж во всяком
случае, что ей делать хотя бы по мелочам. Уж что делать первым:
уборку или уроки, точно. Ведь Ира не то, чтоб отказывалась от того,
что ей было сказано и о чем, собственно, была договоренность, но
она хотела сначала выполнить другие дела, а потом уже приступить к
урокам, чтобы не быть ограниченной во времени. Просто ей так было
удобнее. Ира прекрасно понимала важность получения знаний, чтобы не
стать какой-нибудь швалью подзаборной, но при этом у нее были свои
приоритеты в том, как она и что хочет сделать, то что обещала. Она
не комнатная собачка выполнять приказы! Именно послушав этот
странный и пока еще тоненький голос в тот первый раз, Ира вдруг
остановилась, повернулась к матери и сказала:
– Нет, я сначала закончу подметать, а потом сяду за
уроки.
Она видела, как глаза матери наливаются бешенством
от того, что какая-то пигалица, ее собственная плоть и кровь, не
имеющая ни на что право, смеет ей тут указывать, и тогда же Ира
огребла первую оплеуху, от которой у нее еще дня три болела щека.
Но свое мнение она все равно не изменила, за что была наказана и
сидела все три дня в своей комнате без телефона, телевизора и
общения. Мать с ней не разговаривала, сказав, что дочь должна к ней
прийти и извиниться за свое поведение.
Но Ира не пришла, а честно отсидела в комнате в
одиночестве три дня. Хорошо, что кормили. Отца у нее не было, во
всяком случае, Ира его не помнила, поэтому тихо порадовалась, что
не получила от него еще и ремня до кучи.
Зато у нее было много времени в эти три дня
подумать, и она думала и размышляла, опять думала и размышляла, а
затем поняла, что если она не будет любить и уважать себя сама, то
другим вообще будет на это абсолютно наплевать.
