Ну чтоже, богъ неумолимый?
Ну, мучь меня! Еще ко мнѣ
Пошли хоть двадцать птицъ голодныхъ,
Неутомимыхъ, безотходныхъ,
Чтобъ рвали сердце мнѣ онѣ!
А всежъ людей я создалъ!.. Твердый,
Смѣясь надъ злобою твоей,
Смотрю я, непокорный, гордый,
На красоту моихъ людей.
О, хорошо ихъ сотворилъ я,
Во всемъ подобными себѣ:
Огонь небесный въ нихъ вселилъ я
Съ враждою вѣчною къ тебѣ,
Съ гордыней вольною Титана
И непокорностью судьбѣ.
«Прометей».
Примириться, говорите вы, принять отъ жизни то, что она даетъ; «не всѣмъ быть героями, знаменитостями отечества; пусть какой – нибудь генiй напишетъ поэму, нарисуетъ картину, издастъ законъ, – а мы, люди толпы, придемъ и посмотримъ на все это; неужели запрещено устроить простое, мѣщанское счастье?..»
Несогласенъ я съ вами, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ: можно заставить жизнь дать то чтò я хочу, можно быть героемъ и безъ театральныхъ подмостковъ, не принимать простого, мѣщанскаго счастiя, – я постараюсь убѣдить васъ въ этомъ.
Современный герой оказывается всюду несостоятельнымъ предъ дѣломъ, предъ подвигомъ. Вникните въ причины этого явленiя: вы увидите слабость воли, апатiю, хуже того – безнадежное отчаянiе… и вы принимаете на себя защиту его!
Ныньче часто раздаются слова: примиренiе, оправданiе, безропотное принятiе факта, изученiе его. Всѣ науки сдѣлали громадные успѣхи, жизнь отстала отъ нихъ на полвѣка и ея явленiя несостоятельны предъ выработанными теорiями; видѣнъ полный разладъ между внутреннимъ человѣкомъ и дѣйствительностью… Это правда, но никакимъ примиренiемъ не забросать пропасти, ни изъ какого оправданiя не построить моста на тотъ берегъ. Нужно дѣло, нуженъ подвигъ, должно быть героемъ и не должно находить успокоенiя въ простомъ, мѣщанскомъ счастьи; нужна борьба, а не примиренiе, нуженъ протестъ, а не оправданiе.
Поговоримъ о «современномъ героѣ» хоть по поводу той прекрасной повѣсти, которая вызвала нашъ споръ и посмотримъ, чтó такое это простое мѣщанское счастье, которымъ онъ удовлетворяется. Съ легкой руки Гёте, смѣло раздѣлившаго рефлектирующаго человѣка отъ человѣка живущаго дѣйствительной жизнью, и замѣтимъ – только громаднымъ, творческимъ талантомъ заставляющаго забывать такую несообразность, о которой и въ голову не пришло Шекспиру, когда онъ создавалъ тотъ же типъ въ Гамлетѣ; такъ съ легкой руки Гёте чуть ли не всѣ поэты и романисты воспользовались его вполнѣ удавшейся попыткой и выставляемые ими герои всегда сопровождаются своими мефистофелями. Герой дѣйствуетъ, живетъ, творитъ дѣла, любитъ, наслаждается, страдаетъ; Мефистофель его судитъ, критикуетъ, отравляетъ жизнь его анализомъ, хохочетъ надъ его дѣлами, подсмѣивается надъ его любовью, преслѣдуетъ его сомнѣнiемъ и отрицанiемъ. Я ничего не могу сказать противъ такого прiема, и поэтъ – художникъ имъ вполнѣ достигаетъ цѣли. Но удержать эту раздвоенность и провести ее чрезъ всю повѣсть, поэму, драму – не легко. И посмотрите, какъ нарушенiе въ этомъ отношенiи художественной и дѣйствительной правды тупо отдается на выведенныхъ лицахъ. Симпатiя къ герою слабѣетъ по мѣрѣ того какъ онъ заражается рефлектирующимъ началомъ своего Мефистофеля, симпатiя къ Мефистофелю растетъ по мѣрѣ того какъ его демоническое, отрицающее начало раскрываетъ высокiя, благородныя чувства, таящiяся за нимъ. Мысль мою легко доказать безчисленными примѣрами, взятыми изъ повѣстей и романовъ нашего времени. Но я этого дѣлать не стану, напротивъ того я постараюсь объяснить это явленiе. Тогда мы убѣдимся, что причины его лежатъ гораздо менѣе въ слабости нашихъ литературныхъ талантовъ, чѣмъ въ несостоятельности самой жизни, вызывающей подобныя явленiя, потомучто современный герой съ бóльшими или меньшими оттѣнками видѣнъ всюду, стало – быть есть явленiе нормальное, не исключительное; романы и повѣсти представляютъ только фотографическiя копiи съ него.
