Динка вздрагивает и просыпается, не вполне понимая, что именно
её разбудило. Зарывается носом в тёплую подушку и зевает.
Переворачивается на другой бок, подгребая под себя одеяло, но
вернуться в царство Морфея не получается. В коридоре за дверью
что-то шуршит, заставляя Динку открыть глаза и приподняться на
локте.
За окном ещё слишком рано для рассвета, но небо уже потихоньку
светлеет. Динка прислушивается, пытаясь понять, что именно её
разбудило, и слышит тихую ругань. Отец вернулся.
Она растирает заспанное лицо ладонями и поднимается, сцеживая
зевок в кулак. Шлепает босыми ногами к двери, чтобы выглянуть в
коридор. Свет не горит нигде кроме ванной комнаты. Только там яркая
полоска пробивается из-под двери, позволяя рассмотреть в беспорядке
сваленные в кучку вещи и стоящую чуть в стороне грязную обувь. Но
Динку бардак сейчас не волнует - намного важнее отец.
Из ванной слышится шум льющейся воды и, повинуясь тревожному
любопытству, Динка заглядывает внутрь, жмурясь от слишком яркого
сейчас, вышибающего слезы из глаз света. Отец сидит на бортике
ванны спиной к двери и невозможно рассмотреть, что именно он там
делает.
— Па? — тихо, чтобы не разбудить мать в другой комнате, шепчет
Динка, заставляя отца вздрогнуть и обернуться.
Влажные рыжие прядки иголочками торчат в разные стороны. Она
тихо хмыкает, вспоминая о привычке родителя засовывать голову прямо
под кран, и никак этот несолидный внешний вид не комментирует. Куда
больше внимания привлекает гримаса боли на его лице и ладонь,
защитным жестом прикрывающая бок.
Динка переступает порог ванной, прикрывая за собой дверь и
морщась от холода кафеля под босыми ногами. Сейчас тапки были бы
как нельзя к месту.
— Что там у тебя? Дай посмотрю.
— Ты чего не спишь? — ворчит отец, так и не отнимая руку от
бока. — Разбудил? Прости. Иди спи, я сам справлюсь.
— Вредный ты, — замечает Динка, обходя отца и присаживаясь рядом
с ним на корточки. Его упрямство напрягает и немного
нервирует. — Что у тебя там? Дай тёте доктору посмотреть.
Отец всё ещё медлит, словно не уверен стоит ли ей доверять, и
это довольно сильно ранит. Внутри что-то неприятно сжимается и
тянет, а потом ухает куда-то вниз, когда он с тихим смешком в тон
дочери отвечает:
— Доучись сначала, тётя доктор, — и всё же убирает руку, под
которой обнаруживаются три кровоточащие раны с неприятными рваными
краями. Словно следы от звериных когтей.
