Двадцатый молескин

Когда-то человека искушала плоть, теперь его искушает разум. Повторяю фразу Кестлера раз за разом, выталкивая языком в темноту пульсирующий воздух. Что я узнала, что извлекла скальпелем из трупа прошлого? Был ли мой опыт дерзок? Трепетала я под взглядами мужчин, заставляла их ненавидеть и желать одним жестом и словом? Поняла ли, почему единственный идол проник сквозь реальность и отозвался внутри сладостным эхом, а другие не смогли? Память сбивчива, губы подводят, уставшие связки не готовы озвучить историю, как она есть – но правда, самообман и слезы законспектированы на смятых листках молескина.

Над Москвой в аквамариновых проблесках неба и пронзительном речном ветре сквозило приближение весны. Кремовые стены старомосковских построек нежно светились, отражая робкое солнце. Аскетичные вывески магазинов напоминали о годах самоотверженной работы голодных советских художников. Каменная мостовая с ледяной каймой вокруг камней норовила сбить с ног девушку в блестящем кожаном пальто и пластмассово-голубых кедах, торопливо шагающую по мостовой и поминутно поглядывающую на экран телефона. Ее нельзя было назвать беспрекословно красивой, но мужчины, проходящие мимо, пристально вглядывались в мятежные серо-голубые глаза под черными ресницами и оборачивались, следя, как ее тонкая фигура огибает небрежно припаркованные машины.

Майе две недели назад исполнилось двадцать. Ее считали strannoi, но в отместку она испытывала – и убеждалась в существовании – силы своего насмешливого взгляда и удивленного движения бровей на белоснежном лбу, модной мальчишеской худобы тела и нарочито простой одежды, подчеркивавшей стремительные движения. Знала, но никогда не стремилась использовать власть над мужчинами. Их внимание было для нее данностью, приятным развлечением после напряженного просмотра фильмов и чтения книг в отчаянном стремлении понять мир, заработать денег, войти в историю. «Хорошо, что внешность есть, и ОК», – думала Майя, открыто смеясь над напыщенными и неловкими комплиментами poklonnikov.

Она никогда не любила – это теперь только можно понять, после сожжения до костей, промозглого отчаяния, обглодавшего кости, – она никогда не любила раньше. Но в детстве было несколько мужчин, оставивших метку, надрез, поцелуй на обнаженном сердце между розовыми, дрожащими легкими.