За мгновение до звонка будильника он открыл глаза. Или так ему показалось. Обычно Петрович просыпался в семь утра. Это было привычкой, и никакой будильник ему нужен не был. Но сегодня он запланировал сходить по грибы, и для этого полагалось, как в детстве встать до рассвета, чтобы всех опередить. А вставать очень не хотелось. Непривычный к ранним побудкам мозг противился насилию и изобретал всяческие оправдания, что, мол, полчаса – час ничего не решат, можно и полежать. Тем более что упрекать было некому.
Геннадий Петрович давно жил один. Когда-то в прошлой жизни была жена, столичная квартира и работа на заводе. Потом все разладилось и в государстве, и в семье. От жены он ушёл, забрав только одежду и рыболовные снасти. Ушёл после очередного скандала, когда ему стало отчётливо ясно, что спокойной жизни на пенсии не предвидится, а будут сплошные попреки и раздоры. Жена яростно противилась наступающей старости, применяя весь арсенал косметики и чудо-лекарств, предлагаемый телевидением, продолжала работать диспетчером в автопарке и была в курсе всех новостей из мира знаменитостей. Ушёл он спокойно, ни в чём её не виня. Мало, что их уже связывало. Детей не было. Общих интересов тоже. Его выручил родительский дом в деревне в ста пятидесяти километрах от Москвы, который чудом уцелел в смутные девяностые, и тихо пустовал, зарастая кустарником и сорняками.
В нём Петрович, как его величали сельчане, и обосновался. Своими руками сделал кое-какой ремонт, наладил печь, перезимовал, весной раскорчевал небольшой огородик и зажил бобылём. Пенсию назначили небольшую по меркам города, но в деревне она выручала. Петрович не курил, а выпивал крайне редко, да и то не покупное. Самогонку гнал ещё покойный батя. Его мудрёное устройство Петрович, работавший всю жизнь слесарем, привел в порядок и даже усовершенствовал. Самогонка требовалась, чтобы расплачиваться с шоферами и трактористами, без которых на селе никуда. Жена иногда приезжала, гостила по неделе, звала вернуться, но как-то ненастойчиво. Видно, её жизнь в городе вошла в колею. Петрович её понимал и не обижался.
В этом году, готовя запасы на зиму, Петрович даже наварил варенья, оставалось засолить грибов. Местный уроженец, он отлично знал окрестные леса и все грибные места. Но было одно особое, про которое мало кто ведал. Да и то сказать, в деревне осталась пара старушек, а так всё летние дачники, которые целыми семьями с детьми и декоративными собаками прочёсывали опушку большого леса, выбирая дотла сыроежки с опятами, а то и малосъедобные копытники. Петрович такие грибы знал, но не брал. Возни с ними много. Поэтому уходил он подальше в лес, от раздвоенной сосны забирал влево к болоту и по его краю шёл до небольшой полянки, где и росло богатство из белых и подберёзовиков. Подберёзовики росли как бы кустами, по нескольку штук, а белые – цепочками, и Петрович любил их срезать по старшинству, причем самые молодые грибочки, которые ещё не проклюнулись на свет, он отыскивал наощупь в прелых листьях и еловых иголках. Эти крепыши шли исключительно для маринования, и такую литровую баночку открывал Петрович только в особых случаях.
