Каникулы
Он шел, с трудом передвигая ноги, словно они были налиты свинцом, и единственное желание, владевшее его сознанием и плотью, это лечь на липкий белый снег под ногами и сомкнуть такие же липкие тяжелые, белые веки. Но он нес вперед свои свинцовые ноги, потому что знал – иначе нельзя. Не было на свете ничего, ни солнца, ни земли, ни воздуха, только заунывно свистящий ветер и кружащий мелкий, маслянистый снег. И если он остановится, перестав сопротивляться ветру – единственному повелителю, который не попутный и не встречный, а игривый и своею игрою кружит и кружит. И если остановится, этот всемогущий повелитель закружит его своею игрой, оставив под этим маслянистым снегом навсегда.Он уже и не знал, сколько времени длится эта борьба с невидимым врагом за свою жизнь. А борьба то лишь в том, чтобы не поддаться соблазну прилечь или не упасть на манящий мягкий снег. Только на какое-то короткое время он, спустившись в низину, в которой бушевал сквозной ветер, который душил своими порывами, растянул уставшие ноги.
Он шел в своём маленьком замкнутом пространстве, окруженный плотной белой стеной, окутывавшего его маслянистого снега, в сопровождении единственного попутчика, хлеставшего его со всех сторон безудержными порывами, ветра. И только его мысли раздвигали границы этого замкнутого тугого пространства, перенося в безграничный мир Жизни.
«Дедушка, прости! Я ослушался тебя, не внял твоим словам. Ты ведь говорил, что у настоящего охотника должны быть азарт и чутьё в равной степени и, если одно из них превалирует, то быть беде. Вот видишь, я потерял бдительность, и чутьё меня подвело, я пренебрёг знаками непогоды и теперь блуждаю в этой кромешной белой пустоте, борясь со смертью. И ещё, дедушка, я потерял твоё ружьё, с гладкой, как шёлк, рукоятью, до блеска отшлифованной твоими руками, а его дуло, словно живое, несло твоё дыхание». И затаив дыхание, как это делал его дед перед выстрелом, он почувствовал слезы на глазах, как две свинцовые пули, обжигающие его лицо холодом металла и нестерпимым огнём боли. «О! Омирбек мальчик мой, то, что тебе не додал я, то чему не научил, тебе даст и научит Жизнь. Это и есть её смысл», – вторил мыслям внука дед.
Вдруг его нога провалилась в толщу снега, который стал другим, не таким тугим и маслянистым, а мягким и воздушным. Под ногами появился треск от ломающихся сухих веток, руки тоже стали натыкаться на сухие сучья, временами больно хлеставшими по лицу. Он пригляделся и понял, что заходит в лес. Деревья плотной грядой загораживали путь ветру, и его свист грозных порывов превращался в плач, переходящий в писк, а потом вовсе стих. Омирбек обессиленный плавно опустился у ствола большой сосны, вытянул ноги, огляделся. Кругом была тишина, с верхушек высоких деревьев неспешно падал мелкий снег, и казалось, что он не доходя земли, так и повисал в воздухе, как взвесь снежного тумана. Нельзя было понять, это пасмурный день или светлая лунная ночь. Омирбек не знал леса, не понимал этой тишины, она его настораживала, и он решил не идти дальше вглубь, а передохнуть здесь, чтобы потом найти выход. Ведь он вырос в степи, с измальства дед его брал с собой на промысел, ему был понятней свистящий вольный степной ветер, простор, он знал степных животных, степной запах, степные приметы. Но здесь ему нравилось, он чувствовал спиной твердую надежность ствола дерева, на которое опирался, чувствовал его манящий смолистый аромат, он лизнул жесткую шершавую рыжую кору дерева, вкус был горьковат и вязок. «Нет, это всё равно не полынь», – подумал он. «Нельзя здесь надолго задерживаться. Это обманчивый отдых, нужно двигаться дальше», – говорил он себе. Но холод и голод делали свое дело, усыпляя его.
