Пролог
Хёд убивает Бальдра…
Юный Бальдр приблизился к трону своего отца и приклонил одно колено.
– О, великий Один, мне стали сниться зловещие сны, мне кажется, они предвещают мою близкую смерть.
– Присядь, рядом, мой любимый сын, и поделись со мною своими страхами. Что сниться тебе, когда Соль, объезжающая небо на колеснице, запряженной двумя конями, покидает небосвод, освобождая его своему брату – месяцу Мани?
– Отец, стоит мне сомкнуть очи, как мне видится, что я иду по мрачной, темной улочке, какого-то небольшого поселка. Уже поздний вечер, а может даже ночь. Всюду снуют голодные крысы и скалят свои острые зубки. Они просто путаются у меня под ногами. Хотя, может быть, это были и не крысы, а очень крупные мыши. Улочка весьма узкая и выложена желтым кирпичом. Она то и дело плутает между ужасно ветхими строениями, возвышающимися из мрака, будто прибрежные, остроконечные скалы. и грозящими обрушится на проходящих под их балконами случайных для этого заброшенного, окраинного района путников.
Вчера, когда я шел по улице, из-под обветшавшей крыши вырвалась свора одичавших летучих мышей, они пролетели, прошуршали в темноте в нескольких сантиметрах от моей головы, но ни одна из них даже не коснулась меня своими безобразными лапками-крыльями.
В глухой подворотне завыл облезлый пес, к нему присоединился еще один, и вскоре целый хор изуверски воющих псов заполнил протяжными и противными завываниями все звуковое пространство и без этого мрачной улочки.
«Странно, не в одном из окон не горит свет! – подумалось мне, – не может быть, что во всей этой округе, нет ни единой живой души, они, что ли, все вымерли?»
Вдруг в одном из домиков с безобразным скрипом открылась, висящая на одной петле, разбитая параличом времени, древняя, ворчливая дверь. Из вонючего сумрака дома на дьявольский свет ущербной во всех отношениях луны вышла какая-та беззубая дряхлая старушенция, с большой бородавкой над левым глазом и красным ожерельем на морщинистой как у черепахи шее. Она и была похожа на гигантскую ящерицу с круглыми совиными почти черными глазами. Да и говорила старуха, ухая, как сова.
– Ух, как я устала. Ух, как мне все надоело. Ух, ух, угу…
Вынув из-за шерстяного, вязаного платка букетик мелких белых завядших цветочков омелы, старуха протянула их мне и снова проскрипела свои дремучим и протяжным голосом:
