В городском театре «Авэн» шёл вечерний спектакль. Зал был наполовину пуст, постановка Шекспира давно не пользовалась популярностью, и владелец театра уже собирался снять спектакль с репертуара. Но, несмотря на полупустой зал, актёры, любившие «Ромео и Джульетту», в этот вечер играли как никогда – видимо, мысленно попрощавшись с любимыми образами, решили напоследок воплотиться в своих героев полностью.
В двенадцатом ряду партера, с самого краю, не отрывая глаз от сцены, сидел парень лет двадцати, одетый в поношенную жилетку, застиранную рубаху, старые штаны и грязные башмаки. Несмотря на длинный, острый нос, лицо его было довольно привлекательным: узким, веснушчатым, загорелым, с живыми темно-голубыми глазами и полными губами. Парень, не дыша, следил за действием, губы его то кривились, то радостно улыбались, глаза то вытаращивались, то сощуривались; в момент поединка Ромео с Тибальдом он едва не вскочил со своего места, но, увидев, что Тибальд повержен, остался сидеть.
Шёл пятый акт. Ромео спустился в гробницу, к телу спящей Джульетты, продекламировал:
– «Проклятая утроба, чрево смерти,
Пожравшее прекраснейшее в мире!
Я пасть твою прогнившую раскрою
И накормлю тебя еще – насильно1!»
И тут на весь зал раздался громкий шёпот:
– Погоди! Погоди тут немного, она жива!
Зрители с изумлением обернулись в сторону парня из двенадцатого ряда, который, сложив ладони трубочкой, пытался вывести Ромео из заблуждения. Актёров помеха не отвлекла, возможно, голос незваного суфлёра не достиг их ушей.
На сцене появился Парис, поругался с Ромео, и, после слов последнего: «Я лишь против себя вооружился. Беги отсюда и скажи потом: он спас меня в безумии своем2» заявил:
– «Я презираю все твои мольбы. Злодей! Тебя на бой я вызываю3!»
И тут парень из двенадцатого ряда не выдержал. Он, видимо, твёрдо решил поставить зарвавшегося Париса на место, а заодно разъяснить несчастному Ромео, что его возлюбленная жива. Он вскочил и направился к сцене.
Задержать его не успели. В тот момент, когда Парис и Ромео обнажили шпаги, наш герой, вытащив из-за пояса кортик, вспрыгнул на подмостки и крикнул Парису:
– А ну, заткнись, и убирайся отсюда!
Изумленные артисты уставились на неожиданного участника пьесы. Публика в зале зашумела и засмеялась, предполагая, что вмешательство веснушчатого зрителя подстроено, но к сцене уже бежали двое стражников.
