Весна, наверное, самое лучшее время года. Пропадают белые цвета и почти потусторонняя тишь, появляются краски, и мир становится громким, крикливым почти до неприличия. Зимняя строгость и упорядоченность уступают место бурному хаосу, все идет в рост, все рождается заново. На смену снам приходит время обновления и надежд – то время, когда кажется, что в этот раз все непременно будет лучше, что в этот раз непременно все получится.
Девушка, которая, прижимаясь носом к холодному стеклу, смотрела на перечеркнутый железными решетками мир, в настоящую весну уже особо не верила, видя ее только из окошка роскошной машины и над плечами толпящейся вокруг охраны, когда ее вывозили из дома. Весна была где-то там, за оградой, она чуяла ее и тянула к ней свои бесплотные пальцы, обещая свободу, не лишенную опасностей, но никто и близко не подпустил бы ее к строгому серому особняку, в саду которого всегда царило одно и то же искусственное неопределенное время года, и о том, что весна где-то там еще не набрала силу, свидетельствовали лишь выключенные вычищенные почти до блеска фонтаны. Сад всегда стоял зеленым – даже глубокой зимой – выпавший снег из него немедленно изгонялся целой армией садовников, и владелец сада не жалел на это средств, даже если снег приходилось убирать по нескольку раз в день, высвобождая из-под него еловую хвою и блестящие словно навощенные листья вечнозеленых кустарников. Здесь никогда не было никаких цветов, никаких веселых вспышек, никакого хаоса – только лишь зелень в различных оттенках и белизна мраморных статуй. Ели, перестриженные в строгие конусы, и кусты идеально круглой или прямоугольной формы. Это был абсолютно геометрический сад, живущий по строгому расписанию – его хозяин не любил беспорядка и непредсказуемости, которые несли не согласованные с ним времена года. Каждый день здесь был одинаков, словно чей-то навечно застывший сон, и в те часы, когда хозяин был дома, и девушке разрешалось погулять в саду, она, бродя по белым дорожкам среди совершенной упорядоченности, думала о том, как ненавидит этот сад. Гости всегда, напротив, с восторженным придыханием называли его «произведением искусства», впрочем, некоторые так называли и ее саму. В искусстве девушка разбиралась – в искусстве были чувства и жизнь, и в ней тоже пока еще была жизнь, но сад был мертвым, и его идеальные формы и зелень казались ей таким же произведением искусства, как и умело изготовленные похоронные венки. А там, где все мертво, уже не поможет никакая весна.
