Я родилась на исходе первого дня Долгой Зимы, пришедшей на смену холодной и дождливой Осени. Старая Хранительница рода Нерки рассказывала: в тот вечер закат полыхал на все небо кровавым заревом, предвещая приход снежных туч. Ветер, холодный, пробирающий до костей, выл в ущелье раненным волком, а черные воды моря с грохотом разбивались о берег, терзая привязанные к причалу лодки. В этом отчаянном буйстве стихии, загнавшей в дома всех от мала до велика, невозможно было расслышать ни стонов роженицы, ни первого крика младенца.
Хранительница знала множество разных историй. О том, как покрываются цветами скалы, становясь на несколько дней похожими на пестрые юрты, словно бы великаны-пастухи разбили свое кочевье рядом с нашим селеньем, отпустив на небесные пастбища белых барашков-облаков. О животных, меняющих шубки, о щебете невиданных птиц. О неслыханных лесных богатствах и чудесных морских обитателях, приплывающих к самому берегу. О рыбах, поднимающихся вверх по реке, да так, что они сами прыгают к ловцу в руки. Но мы, дети Зимы, с трудом могли в это поверить. Нашими бескрайними колосящимися полями были снежные долины, окруженные белыми конусами гор, нашими зверями – шаловливые лайки, шустрые песцы и благородные олени, а нашими богатствами – жирное сало тюленя, пойманного у льдин охотниками.
Как приятно было полежать в стогу душистого колючего сена, как грела сшитая матерью новая шубка, как хотелось найти под снегом кустик зеленого мха и тайком угостить любимого оленя, когда пастухи возвращались домой с южных пастбищ. Наш детский мир был полон наивных радостей и сказаний старой Хранительницы, и взрослые печали мало что значили для нас.
Но одна луна сменяла другую, мы, дети Зимы, подрастали и начинали замечать, как с каждым разом дольше и дольше отсутствуют пастухи, как скудеют кладовые и охотники раз за разом возвращаются с пустыми руками, а рыбаки приплывают ни с чем. Жизнь уходила от берегов, захватываемая неумолимой Зимой. Лица взрослых суровели, вытягивались. Дети Осени и дети Лета не могли найти выхода. Призрак голода или кочевья витал над родом.
Старейшина отправлял и принимал гонцов ото всех родов нашего края. Хранительница неизменно присутствовала при встречах, и после отъезда чужаков я все чаще и чаще ловила на себе ее внимательный и цепкий взгляд. Я чувствовала: надвигаются перемены. И тихие голоса родителей, спорящих о чем-то с Хранительницей, едва слышные за закрытой дверью, лишь убеждали меня в моих подозрениях.
