ГЛАВА 3. Искушение
В следующий момент Маша поняла, что этот кубик заметно отличается от того, что был у неё в детстве, причём — в лучшую сторону. Во-первых, он был крупнее; во-вторых, его гладкие серо-жемчужные, отливающие перламутром бока с яркими чёрными точками так и манили; а в третьих…
Нет, Маша не знала, что там в-третьих, да и нужно ли это знать… и к чему вообще все эти её размышления, глупые, ничего не объясняющие и ничему не помогающие мысли, когда… вот! Вот — он лежит перед ней — такой прекрасный — на грубом столе. Совершенно неподходящее место для такой красоты!
Рука сама потянулась вперёд, кажется даже пальцы чуть подрагивали от нетерпения, от желания прикоснуться, ощутить, наконец, каков этот чудесный предмет на ощупь, на вес, как ляжет он в ладонь.
Но в последний момент Маша всё-таки остановилась.
Она уже не помнила в этот миг, зачем и почему пыталась бороться со своими желаниями, но ещё боролась. Внутри тревожно билась какая-то неоформленная, не облечённая в слова мысль; метались, сжимая сердце, нехорошие предчувствия. Маша до боли стиснула одной рукой другую и с усилием оторвала взгляд от кубика.
На застывших губах многоликой Машиной собеседницы медленно проступала недобрая улыбка.
— Вы совершенно правы, — произнесла она. На этот раз интонация была хоть и уверенной, но мягкой, обволакивающей, с вкрадчивыми нотками. — Прежде чем взять игровой модуль в руки, следует подумать. Ведь пути назад уже не будет. А с другой стороны: для чего он вам — этот путь назад?.. Куда и к кому вам возвращаться? У вас ведь ничего нет… ничего стоящего, ничего такого, за что стоило бы держаться, чем стоило бы дорожить. Ничего и… никого. Не так ли?
Машу затрясло. Каждое услышанное слово проникало глубоко — в мозг, в сердце, отпечатывалось там, как тавро, и рвало что-то… с болью разрывало какие-то неведомые, но важные нити.
Что и с чем они связывали? Зачем были нужны? Маша не знала. Но без них становилось пусто, темно, страшно. Словно в невесомой ткани души образовалась дыра…
Зашить бы её, залатать скорее, пока не расползлась, но сил не осталось не только на внешнее — физическое, но и на малейшее внутреннее движение.
Оцепенение, апатия, подкреплённые застарелым недовольством — своей жизнью, окружающими людьми, самой собой, всем миром, наконец! — навалились, подмяли под себя. Оставалось только слушать негромкий вкрадчивый голос Таисии Петровны, а другим — внутренним слухом — улавливать, как с тихим печальным звоном рвутся, рвутся ниточки…
